он вокруг меня прыгал, а разговаривать так и не научился. Любой наш с ним диалог, так или иначе, сводился на куплю-продажу.
А еще Герман стал странно суеверным.
Говорила:
— Давай хоть коляску купим, мало ли что может случиться!
А он:
— Нив коем случае! Это плохая примета. Вот будешь в роддоме, я тогда сам все куплю. И потом, ты же не знаешь, кто у нас родится, мальчик или девочка. Какого цвета коляску купить, синюю или розовую.
— Зеленую купи, чтоб не мучиться! — злилась я, но Герман оставался непреклонным и, когда Юлька родилась, купил-таки именно розовую коляску, таким уж оказался консерватором.
Но это случилось позже, а пока Юлька еще копошилась у меня в животе и не звалась Юлькой. Я гадала, кто же все-таки родится. Троекратный ультразвук не определил ничего. Мама по форме моего живота определила мальчика. Мамина знакомая тетя Вера по цвету моего лица определила девочку. Герман определил, что ему абсолютно все равно.
А я вечерами, лежа на нашей немереной спальной кровати и наблюдая, как по животу слева направо и обратно пробегает вдруг широкая округлая волна, думала, что если родится мальчик, то я назову его Славой. Я почему-то была склонна верить маминым прогнозам и о девичьих именах даже не рассуждала. Решила: если родится девочка, пусть тогда Герман сам выбирает, как ее назвать.
Недели за две до родов завела с Германом разговор об именах. Просто на всякий случай, вдруг ему не понравится имя Слава, и что тогда?
Было воскресенье. Мы сидели, вернее — полулежали, в спальне на кровати и вполглаза смотрели какой-то дурацкий молодежный сериал. Я подрубала пеленки, Герман попеременно то поднимал глаза к телевизору, то опускал взгляд в разложенную поверх своих волосатых коленей книгу фантастики. Был уже конец мая, стояла нестерпимая духота, от нее гудело в голове и рябило в глазах, и я немного завидовала Герману, который целый день проходил сегодня в одних спортивных трусах и трижды залезал под холодный ' душ. Меня Герман под холодный душ не пускал — боялся, что я простужусь, а ни в одни свои шорты я, будучи на девятом месяце, уже не влезала, равно как и в большинство других вещей, и все воскресенье мне пришлось изнывать в долгополом шелковом халате с длинными рукавами. Я механически протыкала иголкой голубоватую фланель и время от времени посматривала на Германов лоснящийся, неравномерно покрытый волосами живот, который за время нашей совместной жизни еще подрос и теперь лежал мягкими складочками; внутри складочек скапливалась влага, Герману приходилось через каждые пять минут отираться большим клетчатым носовым платком.
Герман извлекал откуда-то из-под кровати бутылку холодного «Жигулевского» и, жмурясь от удовольствия, прихлебывал из нее, а потом отправлял обратно на пол; комната наполнялась кислым пивным запахом, от которого не спасала даже настежь открытая дверь балкона, поскольку на улице не было ни ветерка, и мне становилось нехорошо.
— Слушай, Герман, — говорю. — Давай условимся. Если родится мальчик, я буду имя выбирать, а если девочка, то ты.
— Согласен, — промычал Герман. А потом, помолчав немножечко, поинтересовался, как же я назову мальчика.
— Славой, наверное, — ответила я.
— Почему?
— Да просто так, имя мне это нравится. Звучит хорошо.
— Вячеслав Германович… — задумчиво произнес Герман. — Не сказал бы, что это так уж хорошо звучит.
— С таким отчеством ни одно имя звучать не будет, — отозвалась я. — Попробуй сам подбери.
Герман надолго задумался и примерно через полчаса, когда я уже считала разговор оконченным, сказал:
— Знаешь, ты, пожалуй, права. Отчество идиотское. Я тут думал-думал… Так что, если хочешь, пусть будет Славой. — А потом прищурился насмешливо и родил каламбур: — Значит, хочешь славы?
— Да, — кивнула я.
Герман, разумеется, меня не понял.
Еще через полчаса я решила спросить Германа, как он собирается назвать свою предполагаемую дочь.
— Юлей, если не возражаешь — ответил Герман.
— Да, красивое имя, мне нравится, — согласилась я и, в свою очередь, поинтересовалась, почему именно Юлей.
— Так мою маму звали, — сказал Герман. Взгляд его сделался тоскливым и отрешенным. Мне снова стало его жалко, я ласково потрепала его по плечу и еще раз подтвердила, что Юля — красивое имя и что, конечно, если у нас родится дочка, мы назовем ее только Юлей и никак иначе, это просто наш долг. Герман улыбнулся благодарно.
Он был удивительно скрытным человеком. Ведь до сегодняшнего дня я и понятия не имела, как звали его маму. Как звали папу, я узнала в день свадьбы, во время регистрации, когда прочла в регистрационной книге, что мой будущий супруг — Герман Яковлевич. С фамилией тоже забавно получилось. В короткий период ухаживания мне было как-то недосуг фамилией интересоваться, но я твердо решила, что если уж выхожу за Германа, то, чтобы не расстраивать человека, я его фамилию возьму. И я пребывала в твердой уверенности, что так и поступлю, пока случайно не выяснилось при подаче документов, что он — Горохов. Это, конечно, самая обычная фамилия и в ней нет ничего плохого, но само сочетание имени и фамилии произвело на меня неизгладимое впечатление. Хотя, если честно, это сочетание как нельзя лучше подходило Герману, он был Герман Горохов до мозга костей, весь такой же аляповатый, как это невозможное созвучие. В общем, я решила остаться Калиновской. Герман сначала немного расстроился, но потом, когда я поступила в институт, успокоился. Сам говорил: Горохова — не фамилия для поэта.
Ребенок лежал в коляске, внимательно рассматривал смешную погремушечную сову полупрозрачными голубыми глазами и улыбался. У него были белые-белые волосы, густые, немного вьющиеся, совсем как у Славы, но это же невозможно, это же абсолютно исключено, Герман — брюнет, и глаза у Германа карие, так не бывает, мы учили это в школе, на биологии. Как же это получилось? А ребенок качает погремушку, и улыбается, и тянет ко мне розовые ручонки, он совсем такой же, как Слава, только маленький, он приподнимается в коляске и говорит мне: «Надя! Я теперь навсегда останусь с тобой, Надя!» И это Славин голос, и вот уже Слава, настоящий Слава склоняется надо мной, мы сидим около обогревателя, на нас выливается дождь — это дождь в Покровке, совсем теплый, ласковый летний дождь, и я выбегаю на улицу босиком, я весело шлепаю по лужам, а потом оскальзываюсь и начинаю падать прямо в эту теплую мутную воду… О Господи, мой живот, мой ребенок, это может повредить ребенку, какая мокрая, какая горячая вода…
Я внезапно проснулась и села на кровати. Уже занимался рассвет, и
