Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
В это время было относительно тихо. Не обращая внимания на запреты, Рейф отпустил резвую лошадь, предоставив ей полную свободу. От галопа у всадника и лошади захватило дух, как и у нескольких возмущенных прохожих. Наконец он остановил лошадь. И всадник, и скакун тяжело дышали. Легче не стало.
Черт подери, что с ним не так? Что же, черт побери, случилось?
Рейф хотел, чтобы Генриетта все поняла. И она поняла все очень хорошо. Эта мысль вызвала гнев, и он совершил еще один круг вдоль парка, на этот раз пустил лошадь так, что можно было свернуть шею.
Окончательный разрыв не получился, и рана, казалось, никогда не заживет. Все гораздо хуже. Столь мрачного расположения духа он давно не ведал. Будущее казалось беспросветным. Прошлое — столь же туманным, омраченным прозрениями Генриетты. Рейф чувствовал себя так, будто Генриетта забрала часто читаемую книгу и переписала ее.
Еще один круг, на этот раз легким галопом. Он вернулся на Маунт-стрит. По бокам лошади струился пот. Вся беда с Генриеттой — одна из бед — заключалась в том, что она никогда не врала. Никогда.
Сомнение засело в его голове, порождая вопросы, которые ему не хотелось задавать, тем более отвечать на них. Усевшись в любимом кресле с подголовником в библиотеке нижнего этажа, окруженный древними томами, которые его предки приобретали скорее с целью заполнить полки из орехового дерева, нежели просвещаться, Рейф намеревался воскресить в воображении прошлое, которое так долго прятал в глубинах своего сердца. Но это напоминало попытку собрать не подходившие друг другу кусочки головоломки. Все представало в искаженном свете. Смутно. Нарисовалась совсем другая картина.
Разве он когда-нибудь любил Джулию? Тогда думал, что любит, сейчас… нет. Возможно, был влюблен, но любви не было. Откуда такая уверенность? Он не знал.
Его дворецкий поставил на стол серебряный поднос с графинами. Рейф налил себе небольшой стакан мадеры, но, отпив глоток, отставил в сторону. Ему надо сохранить ясную голову. Рейф чувствовал вину, оттого что не любил Джулию должным образом и не смог дать ей счастье.
Виноват, виноват и еще раз виноват. Привитое ему огромное чувство ответственности не помогло. Виноват в неверности Джулии, она дала ему повод для разрыва, к которому он стремился. Виноват в желании восстановить семью, во встречах с бабушкой, которая твердила, что титул следует передать наследнику. Чувство вины заставляло его ложиться в одну постель с Джулией и делать вид, будто его обуревает желание, пытаться подсластить для нее горькую пилюлю — наказание, какое он придумал для нее. Все кончилось тем, что он отверг собственного ребенка. В результате погибли два существа.
Генриетта права. Это пожирало его.
Рейф поднес к губам стакан с мадерой, посмотрел на него непонимающе и снова поставил на стол. Генриетта. Такое смешное имя, но оно подходило ей. Она говорила, что уже пора простить самого себя. Неужели она и тут права?
Рейф заставил себя второй раз за этот день вернуться к нерадостным фактам, ворошить неприятные вопросы. Он пытался ответить на них так, как того хотела бы Генриетта. Будто задавала ему моральные ориентиры.
Неужели во всем виноват он один? Мог ли он поступить иначе? Если бы он проявил больше или меньше внимания, изменило бы это ход событий?
Ему не следовало жениться на Джулии, но они поженились. В ту пору долг и обстоятельства, да еще, пожалуй, любовь и желание сговорились, чтобы соединить их. Они сговорились еще раз, когда вернули их в лоно второго уже фатального союза. У них обоих были недостатки, но нельзя было винить во всем кого-то одного. И в этом Генриетта тоже права.
А ребенок? Его ребенок? Их ребенок?
Если бы он родился, неужели он отказался бы от него? Он держал на руках множество малышей в пеленках — чужих малышей — с того времени, как появился роддом Святого Николая. Таких беспомощных, доверчивых, крохотных существ, пахнувших молоком и столь узнаваемым детским ароматом. Ему знакомо страстное желание, мучительная тоска, которая охватывала его каждый раз. Он помнил страстное желание оберегать их. И сожаление, возникавшее каждый раз, когда возвращал их. И тревогу, охватывавшую его каждый раз, когда он смотрел вслед уходившей матери с младенцем на руках.
Он не отказался бы от собственного ребенка, хотя, возможно, все время жалел бы, что у ребенка такая мать, но он не отказался бы от него. И тут Генриетта оказалась права. «Черт подери, она права!» — воскликнул Рейф.
И улыбнулся, потому что до того, как встретил Генриетту, никогда раньше не разговаривал сам с собой.
Рейф выпрямился. Генриетта влюблена в него! Вот чертовщина! Сама призналась в этом, а его мысли были так заняты другим, что до него почти не дошел смысл слов.
Какой же он глупец. Ничто иное не могло бы побудить ее отдаться ему. Стоит ли удивляться, что его предложение так оскорбило ее? Генриетту устроило бы только одно — он должен полностью принадлежать ей.
А он? Боже, как же он бестолково провалил все. Это проклятое глупое предложение найти ей приют в доме своей бабушки, должно быть, вызвало ее презрение. Он точно издевался над ее любовью! «Черт подери, слепец, глупец!» Рейф швырнул стакан с мадерой в противоположную стену. Тот разбился с треском, доставившим ему удовольствие, и рассыпался у ножки стола, изогнутой в виде лапы зверя. Вино пролилось на ковер.
Все или ничего. Все или ничего. Рейф выбрал ничего и чувствовал, что сделал неверный выбор. Им суждено быть вместе. Теперь он это ясно понял. И с этим надо что-то делать немедленно. Потому… потому что…
«Черт подери, да потому, что я люблю ее!».
Вот почему он сейчас уверен, что никогда не любил Джулию. Он любил Генриетту, и это чувство не похоже на то, что он испытывал прежде. Это правда, ибо тюрьма, в которую он умышленно заточил свое сердце, вдруг отворилась. Ему оставалось только выйти на свет и завладеть объектом своих желаний, простить самого себя, перестать думать об искуплении вины и спасать самого себя. Справится ли он с этим?
Рейф закрыл глаза, перебирал свои грехи и подвергал каждый доскональному анализу. Затем вычеркивал из своей памяти и торжественно прощался с ним. Прошлое еще не отступило, но раны уже начали заживать. Рейф еще не чувствовал, что заслуживает счастье, но считал, что пытаться следует. Искуплением станет любовь к Генриетте. Из их любви вырастет счастье. И будущее, к которому надо стремиться.
Ему этого хотелось уже сейчас. Эта мысль подвигла его к действию, и он распахнул дверь библиотеки. Если счастье совсем близко, надо протянуть руку и завладеть им.
— Немедленно и без всяких разговоров, — приказал он удивленному лакею.
— Милорд?
— Подай мне шляпу и перчатки, — сказал Рейф. — И быстрей.
Приказ был тут же исполнен. Прежде чем Эдвард набрался смелости сообщить своему хозяину, что тот через час должен быть на обеде у вдовствующей графини и туда нельзя ехать в панталонах и фраке, Рейф уже спустился по лестнице и пешком направился к Беркли-сквер.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
