Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
К черту газету – сделал вид, что все просмотрел и не нашел ничего интересного. Отложил. Елена чай наливает и отрезает кусок яблочного пирога. Испекла, ждет похвалы. Прекрасный пирог. Радио долдонит о современной жизни: новости и проблемы. Чей-то елейный голос: «Сейчас всем нам нужно задуматься о возрождении культуры, о возрождении святынь. Недавно я был в заброшенной деревушке, осталось всего несколько семей. Но какая там сохранилась церковь! Если ее отреставрировать…» – и представляется деревушка на угорье, и речка там, и лес, но осень, слякоть, сгорбленная старуха выходит из дома с ведром, бредет к колодезю, опускает ведро на «журавле», достает, перебирая сухими руками. Господи, отчего так тошно-то? Выключить радио.
Телевизор бесит еще больше, поскольку к слуховым раздражителям прибавляются зрительные. Гнетет публицистика с ее анализом несчастной жизни, хочется крикнуть: да знаю я, знаю! Информация со всех сторон, изо всех стран – и каждое слово как щелчок по больному месту, даже если сообщается что-то нейтральное, даже если приятное: в стране такой-то, городе таком-то открыт театральный фестиваль, честь открыть его предоставлена советским актерам и т. п. Какие фестивали, какая честь, о чем вы? Морочите друг другу головы, веселитесь, идиоты, радуетесь – чему? Неделин смотрит в программе – не будет ли чего легкого? Ага, вот музыкальная передачка, а потом комедия, именно такая, какую хочется увидеть: глупая, легкая. Но музыкальная передача разбередила с первых минут: поет, играя глазами и совершенно голыми ногами, певица, и Неделин, раньше тихо и смирно позавидовавший бы тому, кого любит эта миловидная-таки певичка, сейчас злится, не веря бодрости ее припрыгиваний и ужимок, не веря в искренность ее белозубой улыбки, не веря заманчивости нарисованных глаз; врешь, милая, врешь! – у тебя за плечами спанье со всеми подряд ради выхода на эстраду, ради показа по телевизору, у тебя семь абортов, гинекологические неприятности, головная боль, любовник-извращенец и муж-алкоголик, и дочку ты сдала в дом малютки, и как ты ни пытаешься заработать, а колготки-то сама себе штопаешь, знаю, знаю – поэтому не ври, зачем врать? Комедия, ожидаемая с нетерпением, облегчения не приносит: вместо того чтобы вникнуть в похождения героя, думаешь о том, насколько неприятно было ему, например, падать в холодную воду, как надоела ему во время съемок эта катавасия – и насморк заработал, из-за которого нельзя несколько дней играть в театре, ведь совмещать приходится, и давление поднялось: не молоденький уже, и режим не позволяет выпить водки с перцем да полежать три дня. Или вместо действия следишь за массовкой, толпящейся на задворках кадра: вон паренек старается, изображая удивленную толпу, хочет, чтобы в артисты взяли, вон кто-то тощий без зубов – нанялся в массовку ради похмельного рубля, а жара на всех давит, это видно, все обливаются потом и клянут режиссера, заставившего в десятый раз делать одно и то же. Глупо, грустно, гадко. Что? Жена что-то говорит, Неделин старается понять ее речь и ответить, но ничего не понимает, смотрит только на ее шевелящиеся губы и вспоминает, какая на них утром была помада, ведь, кажется, была какая-то или она не красит губы, нет, вроде красит, но какой? – алой? темно-красной? светло-розовой? – Неделину хочется спросить, но слишком уж идиотским будет вопрос. Завтра утром не забыть посмотреть. Бедные женщины, сколько усилий, чтобы быть красивее, а толку – шиш. Но почему она, едва придя домой, тут же стирает помаду (если была помада) и смывает тушь с ресниц, тушь есть наверняка, это он точно знает, без нее лицо у Елены становится совсем другим, – а почему не красятся мужчины? Нет, действительно, если они причесываются, чтобы казаться лучше, то почему бы и не красить глаза и губы? Хотя, говорят, уже красят.
Так, думая о постороннем, Неделин досматривает комедию до конца. Пришел старший сын Виктор, который заканчивает школу в этом году, и с ним давно уже надо бы побеседовать по родительскому долгу. Неделин подходит к Виктору, заводит разговор о планах, Виктор отвечает туманно и нехотя, чему-то усмехаясь – над отцом, что ли, смеется? – за что? Запальцев уверял, что у них были прекрасные отношения – на какой почве, спрашивается? «Ты не хочешь всерьез подумать о своем будущем, – говорит Неделин, – а пора, давно уже пора», – и сам с отвращением слушает свой голос, комкает воспитательную беседу, машет неопределенно рукой: живи, мол, как знаешь.
Опять садится перед телевизором, смотрит не видя и слушает не слушая, душно на душе. Голос Сережи, Сергей Сергеича, шестиклассника, который кажется спасением: «Пап, не поможешь задачку тут?..» Неделин спешит к Сергей Сергеичу, подсаживается, треплет за вихры: «Эх, недоумок!» – начинает объяснять – и вдруг запутывается, начинает сначала и кое-как, с пятого на десятое постигает суть задачки, а затем, уже сердито, разъясняет сыну, швыряя ему тетрадку: «Головой работать надо, дебил!» Через минуту уже стыдно, хочется подойти к сыну: извини, брат, я просто не в настроении сегодня, – но что-то мешает. Не гордыня родительская, а понимание, что это будет ненатурально, и Сергей Сергеич почувствует, отдалится еще больше. С Запальцевым они за город выезжали на машине, собирали грибы, но это, между прочим, смертельное занятие, в газете вон пишут, что сейчас отравляются даже съедобными грибами: отравлена почва, отравлены подземные воды, все отравлено, сидите дома, детки, так оно спокойнее. Все сидите дома и не ахайте, что плохо, – будет хуже! С другой стороны, сейчас бы груздя соленого под холодную водочку. Замечательно! Сидишь так у костра, рядом ружье валяется, дичь в этом самом, как его…
– Лен, как сумка охотничья называется?
– Какая сумка? Патронташ?
– Да нет! Сумка такая, куда дичь складывают?
– Не знаю.
– Тебе просто подумать неохота.
– Чего ты злишься? И зачем тебе это нужно?
– Отвяжись!
– Кто привязывается?
Как же она называется, вот пропасть-то! Рюкзак, сидор, бурдюк, чемодан, совсем чепуха, какое-то сложное слово, труднопроизносимое… Как же… Как же… У Неделина даже голова начинает болеть, ходит нервно по комнате; нет, это нестерпимо, хватает куртку.
– Куда?
– Позвонить надо.
Бежит на улицу к автомату (свой телефон, установленный Запальцевым, вот уже полгода не работает, говорят, где-то кабель порвался. Сволочи. Запальцев небось показал бы им кабель. Плевать, он и не особенно нужен, телефон). Набирает номер сослуживца Хахарьева, охотника, спрашивает нетерпеливо, тот удивляется – зачем? Кроссворд решаю.
А-а-а. Энциклопедию надо иметь. Ягдташ, вот как!
Ягдташ, ф-фу, отлегло. Ягдташ. Ягдташ.
Возвращается домой.
– Позвонил?
– Да.
А зачем ему был нужен этот «ягдташ»?
…Слава богу, кончается вечер, скоро спать. Перед сном давний и обязательный ритуал – почитать что-нибудь. Елена шуршит газетой – как она может? – и даже пытается с ним обсудить чьи-то статьи, в которых особенно четко изложена суть настоящего момента; «Извини, я сам читаю», – приходится тоже взять книгу, чтобы избавиться от разговоров. Современных авторов Неделин не переваривает, поскольку окружающая жизнь ему и въяве остобрыдла, у него на нее умственная аллергия, если хотите. Лучше-ка взять старую уютную классику, где мало что царапает, где все знакомо, читано-перечитано. Но странное дело – и классика раздражает. Вот Гоголь с его маленькими несчастными людьми. Все вранье, они беспредельно счастливы. Башмачкин с наслаждением бумаги переписывает. Что, нет? Дальше. Ноздрев враньем счастлив, Манилов – мечтательностью, Плюшкин – скупостью, Собакевич – кушаньем, Чичиков просто-напросто сам собой счастлив. Кто сказал, что Гоголь – сатирик? Кого он бичевал и клеймил? – опомнитесь! Он зверски завидует своим героям, и пусть не врут учителя литературы, нет никакого второго смысла у названия «Мертвые души», имеются в виду умершие крестьяне, а герои – души живые, самоудовлетворенные. Может, поделиться этими мыслями с Виктором, пусть порадуется за отца, умеющего извлечь из заезженного – парадокс. Но Виктор сейчас нацепил наушники и перед сном слушает каких-то там своих кумиров, в частности рок-певца Неделина, однофамильца – чем он горд, – звезда которого ярко вспыхнула и тут же закатилась. Иногда так и подмывает сказать ему: «Это ведь я, милый ты мой, я, которого ты считаешь уже замшелым стариком, это я, вот так-то!» Но – нельзя. Знает только Елена. Ей нельзя было не рассказать – ведь надо было объяснить исчезновение машины, катера, дачи и всего прочего. А Запальцев, между прочим, уже открыто разъезжает по городу, никого не боясь. Неделин несколько раз видел его, хотя на улицу выходит очень редко, видел два раза из окна автобуса и один раз, когда ходил в магазин. Запальцев помахал ему рукой и даже остановился у тротуара, но Неделин отвернулся и быстро пошел прочь.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
