Смешная мысль. Я сама не раз фотографировала его и знаю, что он не умеет позировать на камеру и что-то изображать. Он такой, какой есть, и тем не менее. Скорее всего, мы никогда не повторим того, что случилось на Утесе, но я навсегда запомню его таким.
Я понимаю, что вовсю таращусь на Мэтью, когда он поднимает глаза и ловит мой взгляд. Кусает нижнюю губу, делая вдох и, пойманная на горячем, я приказываю себе отвернуться.
— Ну, вот и все, Уилсон. Осталось смыть раствор водой и все снова чисто, — его пальцы отпускают мою руку и без них становится как-то зябко, хотя мне совсем не холодно.
— Меня зовут Эшли, — вдруг повторяю я уже сказанное когда-то, и он вновь не сразу отвечает:
— Поверь, я это знаю.
Я вытираю руки полотенцем, которое он дает, и мы выходим назад к гостиной. Здесь уже другая обстановка, больше места и я оказываюсь способна думать.
— Насчет проекта, Уилсон…
— Да?
— Ты права. Мне нужна эта оценка и нужен аттестат. Ты можешь остаться, если не против. Давай его сделаем, на сегодня я уже свободен.
Его решение радует меня и, конечно же, я соглашаюсь:
— Давай! Я совсем не против!
— Тогда идем, не здесь же. Хватит с тебя Палмеров!
Он проводит меня дальше кухни и кладовки к узкой лестнице, которая ведет на второй этаж, и просит подняться. Наверху, секунду поколебавшись, толкает дверь в свою комнату и предлагает:
— Проходи. Только не обращай внимания ни на что, ладно? Я никого не ждал.
— Хорошо.
Но не обращать невозможно. Еще утром я и представить не могла, что окажусь в комнате Мэтью, и, конечно же, каждая деталь бросается в глаза.
В его спальне не прибрано и тесно, но ничего ужасного. Так бывало раньше и в спальне у моего отца, когда мы жили без Пэйт и Кэтрин. А точнее, без приходящей прислуги, убирающей большой коттедж Хардингов.
Шкаф открыт, а одинарная кровать не застелена, и Мэтью поспешно натягивает на нее одеяло, забросив под него подушку. Сгребает с кресла вещи и бросает в шкаф, задвинув раздвижную дверь. Запихивает ногой под кровать свои сменные кроссовки, носки и, кажется, что-то похожее на сброшенную футболку.
Оглядывается озадаченно, словно впервые видит свою комнату.
— Все хорошо, Мэтью. У тебя довольно, м-м, мило, — говорю я, не желая его смущать своим присутствием, но в итоге краснею сама.
— Не ври, Уилсон, — легко замечает он. — Ты не умеешь. Садись в кресло, здесь тебе будет лучше всего.
Я снимаю с себя куртку и оставляю ее на краю постели. Со мной наплечная сумочка, и я достаю из нее айпад. Подойдя к креслу, сажусь в него и откладываю учебный гаджет на письменный стол. Он у Мэтью большой и старый — наверняка достался от старших братьев, а вот компьютер хороший. Не хуже, чем у меня.
— Не знаю, читал ли ты роман Стивенсона, — перевожу разговор ближе к теме проекта, — но если нет, то я могу тебе рассказать.
— Не надо. Я слушал его в аудио только что. Вернее, до того, как ты пришла. Осталось немного, но там и так понятно, чем все закончится.
Мэтью стоит, наблюдая за мной, и я приподнимаю голову, не зная, куда деть руки. Поправив платье, опускаю их на колени.
— Ну, м-м, и как тебе?
— Я не в восторге, если честно. Не знаю, что курил Стивенсон, когда его писал, но судя по потоку сознания, что-то очень забористое. Возможно, его современников и шокировала идея раздвоения личности, но сегодня нас уже сложно этим удивить.
Да, с этим сложно не согласиться, и я усмехаюсь:
— Ты прав. После нашумевшей истории о Билли Милигане и его двадцати четырех личностях, две личности, живущие в одном человеке, уже не так впечатляют. И тем не менее, тема проекта «Проблема добра и зла в человеческой натуре», и мы должны попробовать отождествить себя с героями повести. У вас есть, что сказать по этому поводу, мистер Хайд?
Я неожиданно для себя улыбаюсь, спрятав волнение и чуть склонив голову, и Мэтью приподнимает брови. Проводит рукой по темным волосам, отвечая на улыбку удивленной усмешкой:
— А ты уверена, что я гожусь на эту роль, Уилсон?
Я делаю вид, что критически его осматриваю. Если честно, мне он нравится даже в старых рабочих джинсах и грязной футболке.
— Ну, из нас двоих ты выше меня, это раз. И точно намного сильнее.
— У Стивенсона Эдвард Хайд — тощий и невысокий тип, настолько безобразный, что одним своим видом внушает людям отвращение и страх. А вовсе не громила, каким его изображают комиксы. И самое ужасное, он это понимает, и мы тоже.
— Допустим. Твои мысли?
— Думаешь, было умно наделить зло в лице Хайда внешним уродством, а добро, хотя оно там спорно — хорошим происхождением и положением в обществе? Я немного разочарован, это же так очевидно и в лоб.
— Ну, я думаю, что сегодняшний Хайд запросто мог бы видоизмениться и превратиться в красавчика. В такого парня, как ты, например. У тебя ведь есть за спиной черные крылышки, а в душе — адские помыслы?
Вот теперь на озадаченном лице Мэтью появляется настоящая улыбка. Он с интересом смотрит на меня, сунув большие пальцы рук в задние карманы брюк.
— Еще бы. Ты же слышала, что сказал мой отец. Беги от меня, Барби!.. А ты, значит, считаешь меня красавчиком?
Вот это поймал. Однако отступать поздно, и хоть щеки розовеют, мне удается не отвести взгляд.
— Э-эм, ну, твоя знакомая девушка Габриэль точно так думает.
Теперь щеки розовеют и у Мэтью.
— Осторожно, Эшли. Если бы я был современным Стивенсоном, то создал бы своего героя неприметным в обоих обличиях. Таким, как Норман Бэйтс из «Психо». Зло под красотой проступает так же очевидно, как уродство. Это не интересно.
— Почему?
— Личность и сознание — над обоими этими началами можно потерять контроль. Но представляешь, как нелегко пришлось бы Стивенсону описать обе личности и борьбу между ними, не раздели он их внешними признаками? Ты ведь не станешь отрицать, что настоящее зло не имеет внешности? Как и добро. Самый добрый человек, которого я встречал в своей жизни, был старым ковбоем с бельмом в глазу, мокрым носом и слуховым аппаратом.
Я задумываюсь, сидя перед парнем. Его интересно слушать, а не только на него смотреть. Сейчас я совсем забыла, как он выглядит, размышляя над словами.
— Пожалуй, ты прав. Расположив к себе человека, можно подобраться к нему очень близко, и тогда зло станет осмысленным и хитрым, чем не мог похвастаться Эдвард. Но… вы пугаете меня, мистер Хайд. Могу я поговорить с уважаемым Генри Джекилом? Ты ведь в курсе, Мэтью, что за доктора у нас тоже ты? Я, если помнишь, нейтральная сторона.
На этот раз Мэтью смеется, и теперь уже я вскидываю вопросительно бровь.
