Книга Черный Дождь - Карл Ольсберг

— Но о чем я говорю? Когда все это произошло, я находился в пятистах километрах. Я был в безопасности. Я потерял друзей, но разве это может сравниться с потерей жены, матери, сына или дочери? Я недостоин говорить с вами в этом особом месте. Поэтому я предоставляю слово тому, кто был там, чье тело хранит воспоминание о пережитом нападении. Он до сих пор несет в себе эту боль. Прошу вас вместе со мной поприветствовать почетного члена Партии немецкого народа Герда Везеля!

Герду потребовалось время, чтобы понять, что уже пришла его очередь. Под шквал аплодисментов он, пошатываясь, вышел на сцену. Дирк, водитель и телохранитель Людгера, помог ему подняться на трибуну.

Неожиданно перед глазами замелькали черные точки. Он схватился за трибуну и тяжело задышал. Воздух из его груди вырывался с хрипом.

— Дорогие… Дорогие друзья, — начал он, когда аплодисменты постепенно стихли. Его голос напоминал какое-то ужасное кваканье. Он увидел пораженные лица людей у края сцены и в тот же момент понял, что они видят его собственное лицо, многократно увеличенное гигантским экраном. Его изуродованное, посеревшее и осунувшееся лицо. Он попытался сглотнуть, но вязкая слизь, застрявшая в горле, не уходила. Он отпил из стакана и начал снова. На этот раз его голос звучал, чуть тверже.

— Дорогие друзья, как вы видите, я сейчас не в самой лучшей форме.

Редкие смешки быстро утонули в неловком молчании.

— Бомба отняла у меня здоровье. Она убила моих родителей, моих товарищей и лучших друзей. Мартин Шрайбер, Ханнес Хольткоттер, Вилли Дитрих и Бенедикт Вальтер пошли в тот день в Замковый парк вместе со мной. Мы хотели… просто хотели немного повеселиться. На площади шла демонстрация мусульман против… Против…

На лбу Герда выступил холодный пот. Прожекторы, направленные на него, ослепляли, как вспышки молнии. Он изо всех сил пытался погасить в себе приступы панического страха. Из толпы до него донесся тревожный ропот. Он взял себя в руки.

— …против постановления Конституционного суда, — продолжил он. — Мы вступили в бой с демонстрантами, и нас арестовали.

Раздались возмущенные крики.

— В момент взрыва мы находились всего в километре от бомбы. Это… чудо, что я… что я могу стоять здесь, перед вами и говорить!

Раздались аплодисменты. Одобрение толпы придало Герду сил.

— Все мои друзья мертвы.

Он выдержал небольшую пазу и посмотрел в толпу. Затем произнес то, чего не было в речи, написанной Людгером.

— И я… Я, наверное, тоже скоро умру.

Он знал, что это правда, хотя доктор Адам и пытался убедить его, что ничего точно пока сказать нельзя.

Толпа была потрясена. Лишь одиночные всхлипывания нарушали мертвую тишину, которая опустилась на луг.

— Бомба отняла у меня здоровье, — продолжил он. — Но не лишила меня гордости. Я горжусь тем, что я немец! Никто не сможет отнять у меня эту гордость! Никто!

Раздались одобрительные возгласы. Люди восторженно выкрикивали его имя, и вдруг Герд почувствовал такую легкость, будто был перышком, а людские голоса подхватили его и понесли ввысь. Вся тяжесть, вся боль, весь страх отхлынули. Он олицетворял собой неудержимую волю к выживанию всех, кто здесь собрался, волю всего немецкого народа. В тот момент он был непобедим, бессмертен. Теперь он понял, насколько жалок был его собственный текст в сравнении с речью, которую написал для него Людгер. Его душа наполнилась благодарностью к партийному лидеру.

— Моя семья и мое будущее сгорели в геенне Карлсруэ, — произнес он. Его голос, стократно усиленный динамиками, вдруг зазвучал чисто и мощно. — Но огонь в моем сердце горит любовью к моей стране и будет гореть вечно, гореть ради Германии!

Люди вновь отчаянно захлопали в ладоши. Толпа подхватила и начала скандировать его последние слова, несколько их переиначив.

— Германия! Гореть! Должна гореть! Германия!

И пока они кричали, его глаза наполнились слезами. Это были слезы восторга, воодушевления и гордости: он сделал это! То, что он сказал, имело значение. Исполненный важностью момента, Герд поднял руку, попрощавшись с людьми, и сошел со сцены. Не переставая аплодировать, к нему подбежал Людгер. Но прежде чем Герд смог дотянуться и обнять нового друга, ноги его подкосились, и он потерял сознание.

55

— Мне страшно, Леон!

Он раздраженно обернулся.

— Я уже сказал, что тебе необязательно идти.

Крис поджала красивые губы и с вызовом глянула на него из-под спадающих на лоб волос.

— Если ты пойдешь, то и я тоже!

— Тогда прекрати ныть!

Леон знал, что несправедлив к ней. Он познакомился с Кристиной только вчера на демонстрации. Как и он сам, она потеряла родителей в Карлсруэ и теперь жила в Брухзале у подруги своей матери, одинокой учительницы. Леон и его оставшиеся в живых друзья, с которыми он договорился встретиться на демонстрации, ночевали в спортзале школы, в ней работала женщина, приютившая Крис.

После трогательного выступления Герда Везеля и зажигательной речи лидера партии Людгера Фрайманна рок-группа исполнила немецкие песни о товариществе и верности Родине. Леону не особенно нравилась музыка. Ян Ульрих, один из друзей Леона, призывал их «отомстить свиньям», но Леон, как и большинство его друзей, отвергал насилие и месть по отношению к приезжим. В итоге Ян Ульрих назвал их всех «слабаками», «леваками» и «сторонниками террора» и ушел в ночь с компанией пьяных скинхедов. Леон с остальными отправился к школе. Они разожгли на лужайке костер, пили пиво, и впервые за последние недели им было над чем посмеяться. В какой-то момент Леон и Крис оказались в объятиях друг друга. Когда именно это произошло, как и почему, ему было трудно вспомнить.

Он не имел права подвергать ее опасности из-за своего эгоизма. Кроме того, он и сам чувствовал себя довольно скверно. И все же его магически тянуло на то самое место. Он должен был встретиться лицом к лицу с ужасным событием, которое навсегда изменило его жизнь, чтобы еще раз взглянуть катастрофе в глаза. Он прекрасно понимал, насколько рискует получить еще одну дозу радиации и тем самым усугубить лучевую болезнь, но был готов пойти на этот риск. Не попасться на глаза полицейским патрулям, дежурившим в зоне отчуждения, оказалось проще простого. Территория была слишком большой, чтобы полностью ее заблокировать. Лазейки находились повсюду. Так что вскоре они достигли окраин разрушенного города.

Дома здесь пустовали, но остались практически не поврежденными взрывной волной. Лишь несколько окон были разбиты да кое-где с крыш слетела черепица. Поперек дороги лежало вывернутое с корнями дерево. Могло показаться, что