после раскалённого, напоенного жаром полудня. Недолгое благословение: Горгий нашарил кольцо под ногами, ухнул с натугой, вздел крышку погреба. Из подпола дохнуло плесенью.
Горгий, покряхтывая, нащупал ногой невидимую скрипучую ступеньку.
– Огня дайте, – проворчал он.
Евтид протопал в угол, пошуршал, погремел какой-то утварью. Высек огонь. Вернулся с коптящим факелом, отдал Горгию. Тот, моргая и стараясь держать факел подальше от бороды, скрылся в погребе.
Полидор толкнул костлявым кулаком в спину. Акрион, шатнувшись, подошёл к квадратной дыре в полу, глянул вниз, разглядел жёлтый глаз факела и потрёпанный тусклый шлем Горгия.
– А сестра? – спросил. – Её вы тоже сюда?
– Разберёмся с твоей… сестрой, – отозвался старый стражник. – Полезай уже.
Акрион оглянулся на Фимению. Та ответила взглядом, полным заново проснувшегося ужаса. Но ничего не оставалось, кроме как последовать приказанию.
Он не слишком удивился, увидев знакомую кладовую: здоровенные амфоры, врытые в землю, лежащая ничком, протянувшая мраморную ладонь статуя Пелона, постамент с отломками ног. Как и в прошлый раз, Акриона провели в самый дальний угол. Как и прежде, втолкнули в маленькую комнатку, где лежали мешки с песком. Горгий повозился с верёвками на запястьях Акриона, развязал узлы. Захлопнул дверь – точь-в-точь, как тогда.
А затем в темноте растеклась тишина.
Акрион остался один.
Нигде так не чувствуется одиночество, как в темноте. И никогда не бывает оно таким мучительным, как в мёртвой тиши. Кажется, навеки попрощался с дневным светом, с шелестом ветра, звоном музыки, женским смехом, мужскими песнями. Думаешь, что погибнешь, всеми оставленный и забытый.
Но в тишине можно услышать то, что тише любого звука.
«Отшельники живут в лесу, но не считают себя одинокими, – донёсся голос. – Никто не бывает один, если с ним бог».
Голос Киликия. Не даймоний, не божественная речь. Просто слова старого актёра, который обожал «Этиологию» и цитировал Сократа при любом случае. Когда он это сказал? К чему? Неважно; Акриону было довольно того, что слова возникли в памяти.
Он коснулся всеведущего Ока. Снял амулет – впервые с того момента, как надел в Ликейской роще. Ощупью добрался до мешков, пристроил Око повыше. Долго напрягал зрение, силясь угадать золотой отсверк. Показалось – блеснуло.
«Этого хватит», – решил Акрион.
Теперь здесь будет алтарь.
Он стоял в тишине и темноте, вызывая в памяти литанию, повторяя её раз за разом, пока не затвердил до единого слова. Затем начал:
У Пифо богозданного,
Камня в Дельфах священного,
У святого оракула
Ты – о иэйэ, Пеан! –
Аполлон, обитаешь – лик
Чтимый Дия и девы Лето,
Коя дщери, – таков божественный
Промысел, – иэ, Пеан, иэ!
Там, у треножника божьего,
Лавр колебля нарезанный,
Ты приступаешь к пророчествам
Вещим, иэйэ, Пеан!
Из святилища грозного
Правду благочестивую
Лирой звонкой о будущем
Возвещаешь – иэ, Пеан!
В доле темпейском очистившись
Милостью Зевса всемощного,
Лишь Паллада уверила
Гею плодную – о Пеан! –
С пышнокудрой Фемидою,
Вняв Афины внушению,
Ты в Пифо и направился
Благовонный – иэ, Пеан!
Славимый гимнами нашими,
Дай, по обычаю божьему,
Помощь в беде, о спаситель!
Иэ, Пеан!
За дверью послышались голоса. Кто-то завозился, дёргая верёвку на двери.
Акрион успел схватить амулет и набросить шнурок на шею. Обернулся. Сощурился на свет факелов.
В каморку вошли стражники. Моргая, Акрион узнал старого знакомого, Менея, и новых – Евтида с Полидором. В отсутствие Горгия они вели себя куда свободнее. Меней, воняя пропотевшим хитоном, подошёл к Акриону вплотную и от души впечатал кулак под рёбра. Акрион согнулся, а Евтид и Полидор без
