Подозревая неладное, отец решил отправить против него войско, и тут до него дошла новость: Джучи, который, по всей видимости, все-таки был болен, скончался. Узнав об этом, владыка мира на несколько дней заперся в своей палатке и пригрозил влить расплавленный свинец в глотку любому, кто посмеет потревожить его траур. Через шесть месяцев он умрет. Ему было около семидесяти лет, и, возможно, он умер после падения с лошади, или, может быть, из-за тифа, потому что такова жизнь и порой именно так и умирают строители империй. Его тело было перевезено в окрестности горы Бурхан-Халдун и тайно захоронено. Неизвестное место его захоронения и сотни километров вокруг него будут объявлены «Великим запретом», священной закрытой территорией, охраняемой военным племенем и их преемниками в течение последующих восьми веков.
Повелитель океанов не увидит, как два десятилетия спустя, в 1240 году, его внук Бату, сын Джучи, расширит границы Их Монгол улс, «Великого монгольского государства», до Австрии, до ворот в Западную Европу, которая вот-вот должна была пасть, не знающая, как и другие жертвы монголов, о своей неминуемой судьбе. Он не увидит, как умрет Угэдэй и как известие о его смерти как раз застанет Бату на пороге нового вторжения и заставит его вернуться в Монгольскую империю на выборы нового хана, и это спасет Европу от катастрофы. Он не увидит своего другого внука Хубилая, который завершит завоевание Китая, провозгласит себя императором, основав собственную династию Юань, и будет прославлен изумленными путешественниками, такими как, например, Марко Поло, который потом будет хвалиться тем, что служил Хубилаю, подобно тому, как кто-то хвалится, что видел бога. Менее ста лет назад у Матери Оэлун и того, что осталось от ее семьи, вместо крыши были звезды, а вместо подушки – камни. И ни одного друга, за исключением их собственных теней.
Из Киева во Флоренцию: в качестве прощания
За несколько часов до того, как я сел писать этот текст, Россия объявила о начале СВО. Я узнал об этом, пока выполнял свои утренние ритуалы: стакан воды, кофе без сахара, сладкое головокружение от первой сигареты за день. Глупые домашние церемонии. Это пробуждение было настолько далеким от того, что происходило в той части мира, как далеки альпийские луга от песков Аравии. Я, разумеется, не представляю, где мы с вами будем находиться, когда эти слова увидят свет, но наверняка к тому времени никому из нас не составит большого труда вспомнить это чувство, которое пробежало по телу, когда мы услышали о военной операции. Головокружение, пропасть, разрыв. Впечатление, что в очередной раз, пусть и издалека, История постучала в дверь нашего дома.
Я решил не уподобляться одному депрессивному чеху[53] и не пошел, как он 2 августа 1914 года, плавать. Вместо этого, следуя рекомендации одного немца, тоже страдающего депрессией, я, чтобы рассвет застал меня гуляющим и возложил мне на голову невидимую корону, вышел на улицу. Безусловно, моя реакция в тот день не представляет ни малейшего интереса. Если я об этом и рассказываю, то только потому, что та прогулка привела меня на барселонскую улицу, находящуюся недалеко от моего дома. И история этой улицы действительно интересна. Мы начали эту книгу с прогулки по средиземноморскому городу, читая о прошлом на римской табличке, и кажется уместным закончить ее прогулкой по другому городу, расположенному на том же самом море, по которому в страну прибыла большая часть наших предков.
Эта улица поменяла много названий, но сейчас она известна как проспект Мистраль. Если вы придете туда, то увидите приятный бульвар, пересекающий по диагонали квадратные кварталы Барселоны от рынка Сан-Антони до подножья горы Монтжуик. Играющие дети, гуляющие собаки, заполненные людьми террасы, пиво, крики и стаканчики орчаты[54]. Ничего особенного, ничего необычного, ничего из ряда вон выходящего. В лучшем случае скажут, что это одна из тех улиц, которые дарят нам удивительную возможность почувствовать, как свет пробивается сквозь толщу города, насладиться прогулкой перед началом нового дня, ощутить, как к лицу ласковыми лучами прикасается солнце. Еще можно отбросить в сторону всю лирику и сказать, что это пешеходная улица, а пешеходные улицы – это очень хорошо. Что же касается меня, то почти каждый раз, когда я прохожу по этому проспекту, я думаю о том, что он находится здесь уже более двух тысяч лет. Удивительно. Немногие улицы того города, в котором я пишу, на мой взгляд, так хорошо хранят свою историю.
Изначально этот проспект был участком римской дороги. И хотя время шло, одни империи исчезали, другие появлялись, на протяжении многих веков любой, кто хотел бы попасть в Барселону, хоть с юга, хоть изнутри страны, должен был по нему пройти. Поэтому, из-за своей сентиментальности, мне нравится думать, что я живу рядом с дорогой, которая всегда соединяла место, где я сейчас проживаю, с местом моего рождения. Дорога, которая видела, как войска входят, выходят и разбивают лагерь, которая видела дворцы и монастыри, заводы и хижины, прогуливающуюся буржуазию и толпы рабочих, королевские экипажи и ветхие дилижансы. Дорога, вблизи которой умирали короли, и в том числе Мартин Гуманный – его шут сказал, что короля убил приступ смеха. Дорога, на которой, если бы разбойник Роке Гинарт не захватил его на пляже в праздник Сан-Хуан, можно было бы даже увидеть Дон Кихота. Видела она и менее лиричные сцены: на одном из ее концов находилась одна из барселонских виселиц, неизбежное напоминание о том, что этот город, который вешает преступников одного за другим без перерыва, делает с плохими людьми. Августова дорога, Мавританская дорога, Камино-Реаль[55]. Все это, а также многое другое, является частью истории. Мне хочется верить, что если этот проспект все еще существует, если ни один градостроитель не стер эту улицу во имя рациональности и симметрии, то случилось это из-за уважения к тем эпохам, которые в ней заключены.
И все же, говорю вам, ничего особенного в этой улице нет. Наши деревни и города полны подобных улиц: нужно только уметь их находить. А что до меня, то пора бы мне и замолчать. Но прежде чем я уйду, мне бы хотелось закончить книгу одной сценой. Ее главный герой – Никколо Макиавелли, честный гражданин, чье имя не вызывает у нас никаких приятных ассоциаций, потому что он осмелился рассказать правду о власти. Если точнее, то он написал свою знаменитую книгу в изгнании, потому что власть, воплощаемая Медичи, поняла, что он готовил против нее заговор.
