христиане – здесь, возможно, видна их близость к социал-демократии, а не к марксистскому социализму – не всегда выступали за полное равенство результатов, скорее им близка позиция, выраженная Тоуни: «Признаком цивилизованного общества является стремление к устранению такого неравенства, источник которого лежит не в индивидуальных различиях, а в организации этого общества»[916]. Разница результатов должна отражать различия между людьми, тогда как неравенство результатов, существующее по причине эксплуататорской системы, не имеет оправдания. Некоторые направления левого христианства – особенно теология освобождения, отчасти благодаря теоретическому привнесению марксизма – в большей степени стремились к равенству результатов. Другие, как социальный евангелизм в США, а также якобы социал-демократический «третий путь», за который выступал Блэр, критикуются на то, что пренебрегают любым равенством результатов и защищают концепцию равенства возможностей – по словам Тоуни, «очевидную шутку, которую в зависимости от вкуса можно назвать забавной или бессердечной»[917].
На протяжении большей части рассматриваемого нами периода формальное равенство – то есть равенство перед законом – не было проблемой для белых мужчин. Однако такие христианские социалисты, как Маргарет Бондфилд и Эллен Уилкинсон (при поддержке союзников вроде Джорджа Лэнсбери), боролись за избирательное право для женщин: в конце – за право голосовать наравне с мужчинами, а вначале – за само это право вообще. В последующие десятилетия сильнее всего формальное равенство – а следовательно и сам принцип равенства – отрицалось на Юге США при сегрегационных законах и в ЮАР времен апартеида. Представление Реверди Рэнсома о подъеме «новой цивилизации – цивилизации, которая не будет ни англосаксонской, ни азиатской, ни африканской», которая, «признавая единство рас и братство людей, даст каждому человеку <…> право быть равным с другими и разделять все блага нашего общего наследия», предвосхищает не только движение Мартина Лютера Кинга – младшего за гражданские права в США, но и южноафриканскую теологию освобождения чернокожих Туту и Аллана Бусака[918]. Представление Кинга о равном обществе, которое он изложил у Мемориала Линкольна, и требование Фанни Лу Хамер считать афроамериканцев «гражданами первого класса» отражают призыв к формальному равенству, основанному на естественном, богоданном равенстве[919].
Отрицание этих требований отчасти привело к подъему идеологии Black Power и теологии освобождения чернокожих Джеймса Коуна. Взгляды Коуна на равенство близки вышеизложенным, но имеют существенные отличия. Понятие «белого» Бога, свойственное господствующему течению христианства, бесполезно с точки зрения освобождения от угнетения проклятьем заклейменных. По Коуну, Бог черный, причем «черный» здесь – онтологический маркер его идентификации с угнетенными, а определение «белый» репрезентирует роль угнетателя[920]. Поэтому для того, чтобы отцовство Бога стало означать всеобщее равенство, белые люди должны покаяться в своей «белизне», стать «черными», чтобы начать общаться с черным Богом и с угнетенными. Эгалитарное общество в представлении Коуна – это общество, в котором все люди будут черными если не физически, то онтологически. Видение Коуна, вероятно, отличается от представлений Кинга или Туту о «радужной нации» равных, и оно, конечно, далеко от дискуссий христианских социалистов об уравнивании экономических результатов.
Феминистская, вуманистская и мухеристская теологии в этом вопросе ставят под сомнение гендерную природу божественного отцовства и человеческого братства, утверждая, что эти маскулинные, «патриархальные» концепции ничего не могут дать в деле реализации равенства полов. Вероятно, это отчасти объясняет, почему британский христианский социализм, европейский религиозный социализм и латиноамериканская теология освобождения часто игнорировали угнетение женщин. Как утверждает Паули Мюррей, движение за гражданские права и движение Black Power также пренебрегали проблемами, с которыми сталкивались как черные, так и белые женщины. Поэтому такие феминистские теологи, как Генриетта Марианна Катоппо и Розмари Редфорд Рютер, пытались отказаться от понимания Бога как отца, подчеркивая, что Бог сообщает себя посредством видимых свойств и атрибутов, как женских, так и мужских. Формула Бога как отца, ведущая к братству людей, заменяется формулой Бога как реляционной сущности, из которой следует образ людей как членов одной семьи.
Также левое христианство придерживается концепции справедливости. Бог – неважно, речь идет о Боге Отце или Боге как реляционной сущности, – требует от своих детей относиться друг к другу справедливо. В представлении Кинга, движение за гражданские права было «не войной между белыми и неграми, а конфликтом между справедливостью и несправедливостью»[921]. Да, оно призывало афроамериканское сообщество возлюбить своих белых угнетателей – ибо они были несмотря ни на что их братьями и сестрами, – но речь не о пассивной любви, игнорирующей недостатки. Скорее, это деятельная любовь, которая стремится исправить греховное и дурное и установить справедливость, так что поиск справедливости сам по себе является выражением христианской любви. Эллен Уилкинсон тоже связывала справедливость с братством людей, подчеркивая необходимость бороться с «несправедливостью» везде, где она причиняет вред «человеческим существам, детям Божьим»[922]. Серхио Мендес Арсео описывал свою веру как «социалистическую систему, в большей степени соответствующую христианским принципам братства, справедливости и мира»[923].
Подчеркивается также концепция свободы: дети Божьи должны быть свободны, а не порабощены капитализмом или другими формами угнетения. Это представление яснее раскрывается, конечно, в теологии освобождения, но фигурирует во всем спектре левохристианской традиции. Вильгельм Эммануэль фон Кеттелер надеялся на «общее владение благами этого мира», которое должно принести «максимальную свободу в наших социальных и политических институтах»[924]. Лиза Шэрон Харпер и Тони Камполо говорят о свободе, которая должна быть реализована во Христе. Гутьеррес призывал к «освобождению от всего, что ограничивает или сдерживает самореализацию человека, освобождению его от всех препон, мешающих осуществлению его свободы»[925]. Мартин Лютер Кинг мечтал о дне, «когда мы позволим зазвенеть свободе <…> дне, когда все дети Божьи, черные и белые, евреи и язычники, протестанты и католики, смогут взяться за руки и спеть строки старого негритянского спиричуэла: „Наконец свободны. Наконец свободны! Спасибо Господу всемогущему, мы наконец свободны!“»[926]
Для представителей левого христианства достижение такого общества – общества кооперации, равенства, справедливости и свободы – связано с Царством Божьим. Для некоторых, в частности Пауля Тиллиха, Шейлера Мэтьюса и Виды Скаддер, это общество должно быть отражением Царства Божьего и его ценностей, которое претворится в действительность уже вне времени. Для Вальтера Раушенбуша такое общество должно быть действительным исполнением Царства Божьего, хотя и только частичным. По мнению других, оно будет представлять собой полную реализацию Царства Божьего. Этого взгляда придерживались Шервуд Эдди, Дороти Дэй, Тони Камполо и другие американские левые христиане. Гутьеррес совместил оба представления: он признавал, что полное установление Царства Божьего относится к эсхатологической реальности, но вместе с тем рассматривал «наступление Царства Божьего [как] историческое, временнóе, земное, социальное и материальное [явление]. <…> Борьба за справедливый
