Маша Гольцева была выбрана не случайно. По иронии судьбы она очень была похожа на жертву. Главное, чтобы брата, её палочку-выручалочку, что-то задержало.
Или кто-то.
Глава 40
Боль, страх. Редкий смех.
В такой атмосфере привыкла находиться Маша. Среди больничных коек, молящих взглядов, презрения, ненависти.
Благодарности.
Медиков не любили многие. На Машину смену обязательно приходилась старушка, ругающая и всю медицину, и обязательно президента, который лично должен был отвечать за каждую больницу.
Со стопроцентной гарантией приходилось выслушивать причитания какой-нибудь богатой дамочки, попавшей сюда, в обычную палату, по случайности, естественно, а если точнее, то из-за непредвиденного микроинсульта или ещё какой подобной гадости.
К ней прибегали скопом богатые члены семьи, обычно мужья, любовники и начинали хамить, караулить главврача, орать, что вокруг произвол, но они этого так не оставят и, в исключительном порядке, безусловно, требовать, лучшего ухода, чем для других. Иного питания.
Личной медсестры. И такое случалось.
Раз тридцать за смену Маше приходилось выслушивать о том, какие плохие здесь работники, плохая она сама или, напротив, слишком хорошая для подобного учреждения. Видеть в глазах мольбу, а в руках конверты потолще, потоньше. Реже, деньги, протянутые прямо так, открыто и без страха. Но… с заметным упрёком. Как будто Маша сама просила.
Взятки она не брала и ругаться из-за этого перестала. Первое время мягко журила стариков; громко возмущалась, стоя с прямой спиной перед сверстниками и людьми за сорок.
По непонятной причине среди них зачастую и встречались недовольные всем и всеми.
Недовольные жизнью в целом.
По привычке, словно, выработанной с годами, они маячили в коридоре или столбами замирали прямо у сестринской с искривлёнными лицами, кривыми улыбками и поджатыми губами.
Маша многих эмоций навидалась, пока работала в больнице. Хороших, тёплых было мало. Но она ни за что на свете не променяла бы это место. Своё место.
Сегодня, как и всегда, она навещала одинокого старика. Он лежал и смотрел в окно, разговаривая со снегом. Все процедуры были сделаны, и Маша могла спокойно поехать домой, ведь сменявшая её Люся уже переодевалась в халат и готовилась принять пост, но Гольцева, так уж повелось за полторы недели, никогда не уходила, не попрощавшись с Иннокентием Валентиновичем.
Они успели подружиться за время его лечения. Он, как хороший дедушка, рассказывал ей о послевоенных годах, наполненных радостью и счастьем. Чувством чего-то невероятно прекрасного. Она, будто, отзывчивая внучка, внимательно слушала, задавала вопросы и подавала стакан, когда старческий голос надрывался от кашля.
Он лежал в одиночной палате.
Богатый и всеми забытый.
Его навестила молодая жена. Один раз. Привезла таблетки, что он пил дома, тёплый свитер, шерстяные носки и что-то ещё по мелочи. А затем объяснила Маше, потому что врача ей было ждать некогда, что едет к сестре. Та выходит замуж, она пропустить такое событие не может, а за Иннокешей проследят врачи. Это их работа.
Если бы Маша работала первый год, то многое бы сказала этой жёнушке. Не словами – конфликты способны лишить работы – глазами, жестами. Красноречивым молчанием. Но смысл во всём этом? Ей нужен был хороший настрой, позитив. Силы для смены. Поэтому она ограничилась полным игнорированием женщины и сразу принялась хлопотать вокруг больного.
С того раза жена больше не появлялась. А старик, словно, позабыв о молодой супруге, стал всё реже упоминать её в разговорах, хотя поначалу то и дело сравнивал Машино умение слушать и полное безразличие Аси.
В этот раз «дед и внучка» проговорили дольше обычного, будто предчувствовали что-то. Маша набралась смелости и задала мучивший вопрос. Ответ не удивил – огорчил. Иннокентий Валентинович женился на Асе не по любви, а из-за страха одиночества. Знал, ей нужны его деньги, квартира в центре.
Не винил.
Зачем ему на старости лет бумажки и красивый вид? Иннокентий нуждался в другом – во внимании и хотя бы иллюзорном ощущении того, что он не один.
Родители умерли, жена ушла на тот свет, детей не было. Родственники имелись, но звонки и редкие встречи совсем не утешали. Старческая душа хотела жизни, радости, участия. Хотела почувствовать снова, какого это быть нужным.
С Асей они познакомились в поликлинике. Он мучался кашлем, она выходила из кабинета врача с рецептом для отца. Это она потом ему рассказала.
Он увидел в ней покойную жену. Молодую, с волосами непривычно тёмного цвета и слишком злым лицом, не свойственным молодости. Сказал правду, она рассмеялась. Он скрылся за дверью, где снова пришлось делать вид, будто старость его волнует меньше кашля. Вновь встретились уже на улице. Она курила. Он путался в шарфе. Жена связала. Шарф был очень длинный.
«Я Ася», – представилась она, хотя он не ожидал. А дальше начала рассказывать о болезни отца.
Жить начали сразу, как только её отец умер. Случилось это скоро. Ася говорила, что предчувствует его смерть. Не хотела оставаться одна в квартире. Боялась одиночества. Он тоже боялся. Так и сошлись.
В конце своей исповеди старик тяжело вздохнул, затем обратил Машино внимание на окно. Снег падал мягко и ненавязчиво. Как-то по-доброму.
Маша с минуту сидела в молчании, позволяя мыслям собраться, а тишине окутать и себя, и собеседника, но потом не удержалась. Ей и в голову не приходило, как такой хороший человек мог выбрать Асю, женщину, совсем не вызывавшую и толики симпатии.
Иннокентий Валентинович ответил сразу. Тихо и убедительно.
– Машенька, вы когда-нибудь просыпались посреди ночи не из-за кошмарного сна или болей в спине, хотя, какие у вас могут быть боли… А из-за того, что почувствовали одиночество? Открыли глаза, погрузились в темную ночь, потянулись рукой к настольной лампе, включили и осознали, что на кровати одни. В комнате одни. В мире одни. Утро не встретит вас родным голосом, не согреет совместным чаем, не станет раздражать слишком громким звуком телевизора или настойчивым звонком сотового телефона. Знаете, Машенька, моей Галочке часто звонили. Подруги, бывшие коллеги.
