Настенька ужаснулась от того, что на ней нет одежды. Она побежала вниз, ища переулок без людей, но всюду был народ, удивлённо взирающий на неё. Ей было безумно стыдно, а укрыться было негде.
Внизу на Манежной площади она увидела высокую Египетскую пирамиду, на вершине которой сидел великан. Вот он спускается вниз по ступенькам, становясь всё меньше ростом, и, наконец, превращается в обыкновенного человека в сером костюме и направляется навстречу Настеньке.
Она в страхе застывает на месте, а лицо человека оказывается очень знакомым. А, это тот самый, что смотрит, улыбаясь, со страниц всех газет. И Настенька вдруг вспомнила, что хотела сказать ему нечто очень важное и, забыв о своей наготе, закричала:
– Так что же вы делаете со страной? Разве можно играть людьми? Как вы можете так много болтать? Вы же ведёте людей в никуда. Откажитесь. Люди же вам верят, а вы только жену и себя ублажаете.
А человек в сером костюме, улыбаясь по-газетному, так и заметила про себя Настенька, подходил всё ближе, говоря:
– Всё нормально, Настенька. Всё в порядке. Я и тебя сейчас ублажу.
И вдруг опрокинул её прямо на асфальт, навалился на неё и превратился в волосатого чёрта с рогами, вырастающими из лысины, и щекочущими губы усами. Настенька пыталась вырваться, но он был тяжёл, и резкая боль у ног пронзила её тело.
В страхе Настенька открыла глаза, не понимая, очнулась она или всё ещё продолжается кошмар. Чьи-то губы прижались к её губам, и усы щекотали нос.
Кто это? Что? Почему? Больно же! Что он делает? Вопросы плавали синими и красными кругами в глазах, но ответа не было. Только где-то совсем далеко, в случайно незамутнённом уголке сознания что-то подсказывало, что это Аль Саид, его усы, его крупные губы, волосатая грудь, тяжёлое тело. Но как это могло произойти? разве она звала его? Разве хотела быть с ним?
– Нет-нет, – думала Настенька, – это конечно сон, кошмарный, но всё-таки сон. Так бывает, когда человек болен. Она, скорее всего, больна. Сейчас подойдёт бабушка и успокоит. А сон пройдёт и всё будет снова хорошо.
Но кошмар не проходил. Вроде бы стало легче. Что-то отпустило тело. Стало свободно, и Настенька понеслась над широким лугом. Крыльев у неё не было, а летелось очень легко. Казалось удивительным, что до сих пор она не летала, когда оказывается это так просто – захотела и поднимаешься, захотела – опустишься. Здесь на лугу можно подышать воздухом и ничто тебя не сжимает, можно сесть в траву, и никто не увидит твоего обнажённого тела. Настенька опускается и тут же с ужасом замечает, что попала в грязь. Как же это? Тут только что была нежная зелёная трава и вдруг грязь.
На белой коже ног появились пятна и полосы расползающейся грязи. Это невыносимо. Они как живые ползут по коже. Нужно скорее в ванну, туда, домой.
Настенька отрывается от земли и летит к дому в свой переулок, а там полно народу и Настенька уже не летит, а бежит, продираясь сквозь толпу, которая тянется к ней руками, хватает её, кто-то прижимается к груди, другие к спине, хватают и обнимают шею. Настенька прорывается к крыльцу, вбегает в квартиру, запирается в ванной и открывает воду, но вместо неё из крана вырывается пар, клубится, заполняя всю ванную комнату, а сквозь пар проявляется постепенно, как на фотобумаге, положенной в проявитель, фигура того же знакомого по газетным портретам. Теперь он без серого костюма, раздет, но всё так же улыбается и повторяет те же слова:
– Всё нормально, девочка, всё в порядке. Теперь ты должна быть только со мной. Другого пути, ты сама это видишь, просто нет.
– Но ведь я не хочу вас, – зашептала испуганно Настенька. – Я хочу то, что хочу, а не вас.
Но газетно-портретный человек протягивает к Настеньке руки, прижимает её к себе, властно говоря:
– Ну, голосовать мы здесь не будем. Я сам знаю, что тебе нужно. Двери, как ты сама понимаешь, у нас закрыты, так что путь один – к пороку.
Настенька удивлённо видит, что они вдвоём находятся в длинном коридоре, по которому парочками идут люди и, никого не стесняясь, останавливаются, обнимаются, садятся, ложатся, где попало и занимаются любовью.
– Так значит все так теперь? – поражаясь всё больше и больше, спросила Настенька.
– Да именно, – ответил гладкий круглолицый человек, – так что всё в порядке. – И он обхватил её руками и стал целовать груди.
– Но я всё равно не хочу, – запротестовала Настенька и попыталась вырваться.
– Что ты, глупая? – раздался над ухом совсем другой голос. – Это же любовь, а не смерть. Надеюсь, мы с тобой ещё не раз будем вместе. Ты такая хорошая.
Открывшиеся внезапно глаза Настеньки сначала ничего не увидели. В комнате по-прежнему было темно. Человек, чьё тело ощущала на себе Настенька, высвободил одну руку из-под её шеи, потянулся куда-то в сторону, что-то щёлкнуло, и полилась негромкая музыка.
Мужчина удовлетворил уже своё желание и потому начал медленно подниматься. По неуверенным движениям его заметно было, что он сильно пьян. На некотором расстоянии от лица Настенька, привыкая постепенно глазами к темноте, начала различать фигуру и, с трудом решаясь подтвердить догадку, тихо спросила:
– Это вы, Борис Григорьевич?
– Я-а, – послышалось растянутое, – ничего, Настенька, как говорит наш общий босс, всё нормально. Всё в порядке. Ты мне очень нравишься, и ты поедешь со мной по всему миру.
Настенька терпеть не могла пьяных и пьяные голоса. Голос, звучавший только что у неё над ухом, а сейчас уже на краю постели, был супер пьяным, и Настенька не стала его слушать. Голова постепенно прояснялась, хотя продолжала лежать тяжестью на подушке.
Что же касается тела, то оно лучше не становилось, а буквально разваливалось от непонятной усталости. Руки и ноги, будто впаялись в постель и не могли пошевельнуться. Им – этим частям тела невозможно было переступить через наваливающееся на них равнодушие. Они не в состоянии были справиться с безразличием, разливавшимся по сосудикам и венам. Тело бездействовало, а голова, пусть медленно и лениво, но жила мыслями. Только невесёлыми они были.
Настенька пыталась безнадёжно вспомнить, чему она радовалась сегодня, вчера или… когда же это было? Что ей приходило в голову? О чём мечтала совсем, кажется, недавно… а может давно?
Когда в мозгах такая закрутень от выпитого, трудно сообразить что к чему. И почему от выпитого? Вообще ничего не понять. Причём тут Горбачёв, когда оказывается это вовсе не он, а Борис Григорьевич.
