Книга Французская мелодия - Александр Жигалин

— По натуре Соколов был человеком замкнутым, откровения мог позволить только в минуты переполнявших душу переживаний. Когда же внутреннее противоречие становилось невыносимым и надо было выговориться, Александр Иванович мог говорить долго, подчас витиевато, иногда заумно. Наблюдая со стороны, можно было подумать, что человек разговаривает сам с собой. Но это только со стороны.

Что касается наших с ним отношений, то мне иногда кажется, что мы встречались в другой жизни. Настолько отношения были бескорыстны и чисты, что желания соврать или преувеличить не только не возникало, но и не находило смысла.

— Чтобы заставить человека быть откровенным, надо как минимум съесть с ним пуд соли, — произнеся, Илья испытывающе глянул на отца. — Или оказаться в ситуации, попав в которую, сущность натуры должна проявиться сама собой.

— Соль не если. А ситуация была. Опять же благодаря Александру Ивановичу. Соколов был человеком занятым, встречи наши происходили эпизодически. Тем не менее даже редкое общение, а встречались мы примерно раз в месяц, давало результат. Трудно понять почему, ещё тяжелее объяснить словами, но я вдруг начал осознавать, что попал от встреч с Александром Ивановичем в зависимость. Мало того, начал одолевать страх, если встречи прекратятся, потеряю источник вдохновения. Даже сейчас не перестаю удивляться, как могло сложиться, что с виду обычный, несколько застенчивый, в то же время невероятно сильной воли человек смог вобрать в себя столько разных таинств.

— Страх потерять человека, с которым был едва знаком?

— Представь себе.

— И как тебе удалось с этим справиться?

— Никак. Мало того, окажись в зависимости той ещё раз, я посчитал бы себя самым счастливым человеком на свете.

— Так было хорошо?

— Т ак было странно, при этом ощущение, не сравнимое ни с чем.

Взяв в руки одну из тетрадей, Николай Владимирович, не открывая, не перелистывая страницы, лишь пару секунд подержал в руках, будто то была не тетрадь, а источник вдохновения.

— Бывает, выпили мужики по одной — пошёл разговор о политике. По две — о женщинах. По три — о жизни вообще. После четвёртой — братья. После пятой — клятвы в дружбе на век. Вот так и мы с Александром Ивановичем припали к источнику и не можем оторваться. В особенности это касалось меня.

— А как на ваши встречи реагировало КГБ?

— Записать разговоры не представлялось возможным, так как встречи проходили в парках или скверах, за редким исключением в кафе, которых тогда было не так много, как сейчас. Вот КГБ и бесилось. Нам же было всё равно, следят за нами или не следят.

— Но ведь тебя могли вызвать и после встреч?

— Вызывали. После каждой злой статьи забирали.

— Я помню. В прихожей стоял портфель со сменой белья, спичками и папиросами.

— Стоял, — улыбка серой тенью пробежала по лицу Богданова — старшего. — Но наступил день, когда меня пригласил самый главный КГБэшник, чтобы предложить сделку. Прежде, чем предоставить статью редактору, я должен был показывать ему. Тот, ознакомившись, кое-что убирал, а то и вовсе кидал в корзину. Редко, правда, но случалось.

— А ты?

— Что я. Приходилось мириться. В противном случае Богданова как журналиста вычеркнули бы из списков, допущенных к секретным материалам навсегда.

— А Соколов?

— По поводу наших встреч с Соколовым никогда никаких публикаций не выходило, стало быть, обсуждать было нечего. К тому же, как я уже говорил, встречи носили эпизодический характер. Александр Иванович много ездил. Командировки, симпозиумы, конференции. Как руководителю проекта необходимо было присутствовать при испытаниях на полигонах, которых всего насчитывалось четыре, два в Сибири, по одному в Казахстане и Киргизии. Покидая Москву, он всегда предупреждал. Позвонит, скажет, что будет тогда-то, и всё: ни слуху, ни духу. Иногда звонил, когда было хорошее настроение. Это можно было понять не столько по голосу, сколько по воодушевлению. Становилось ясно — испытания прошли успешно.

— Тогда как ты узнал, что отец Александр Иванович был расстрелян?

Илью с первых минут разговора подмывало поднять тему пропавших документов. Не зная, как перейти к тому, о чём отцу хотелось говорить меньше всего, Богданов ждал удобного случая. Сейчас, посчитав, что время пришло, почему-то произнёс не то, что хотел.

— Зимой, в январе, — не задумавшись, отреагировал со свойственной ему быстротой мышления Владимир Николаевич, — Помню, мороз был страшный. До того три дня снег валил. Москву засыпало так, что та была похожа на заснеженный холм.

Александр Иванович позвонил вечером, выразив желание посмотреть, как мы живём, или как он любил выражаться: «Вжиться в образ человека, посредством знакомства с близкими тому по духу вещами».

Позже выяснилось, у Соколова был повод устроить нам и себе праздник.

Я, обрадовавшись, пригласил на пироги.

Мать весь день у плиты простояла. Ждали, что Александр Иванович прибудет с супругой, но он пришёл один, с цветами, вином, пакетом деликатесов. Был день годовщины со дня смерти отца, вот он и решил помянуть вместе с нами. Посидели мы тогда изумительно. Соколов был весел, много смеялся, шутил, рассказывал анекдоты, пироги нахваливал так, что мать не знала, куда деться от смущения. Потом он и я уединились в кабинете, пили ром, курили сигары.

— Сигары?

Брови Ильи удивлённо вспорхнули вверх.

— Да, сигары, настоящие гаванские. Александр Иванович привёз их с Кубы.

Подступивший к горлу комок переживаний заставил Николая Владимировича замолчать. И только когда дыхание обрело прежнюю уверенность, а следом за ней и должный ритм, продолжил: «Видит Бог, я не принуждал затрагивать тему, на которую было наложено вето. Всё началось с того, что Александр Иванович сам начал рассказывать, кем был его отец».

— Ты что незнал, чем занимался Соколов — старший?

— Знал, в общих чертах. О том, что отец Александра Ивановича решил противопоставить себя системе, нигде не публиковалось. Единственное, что удалось отыскать, был некролог, в котором значилось, что учёный — физик Иван Андреевич Соколов умер от внезапной остановки сердца.

— На самом деле он был расстрелян по приказу Берии.

— Да. Но до того, как привести приговор в исполнение, были допросы, которые продолжались на протяжении пяти месяцев. Ивана Андреевича морили голодом, по несколько недель держали в одиночке. Били беспрестанно. Стоило арестованному прийти в себя, тут же тащили к следователю, где всё начиналось сначала. Судя по тому, что Берия каждую неделю менял следователя, можно догадаться, с каким рвением те пытались добиться от Соколова признания, куда тот спрятал документы.

Александр Иванович рассказал всё, что знал. Вот только знал он не так много. Когда арестовали отца, Александру было шесть лет.

— А от кого он узнал, что отец был расстрелян?

— Когда Соколову