и, не обращая внимания на мои потуги достать его, опускает голову и накрывает ртом мой клитор.
Я все сыплю ругательствами, хотя тело тут же выгибает такой жесткой дугой, что столешницы едва касаются одни лопатки.
Мой оргазм наступает почти мгновенно, но после всего он не приносит наслаждение, а будто выпотрашивает, оставляя звеняще пустой. Я обмякаю и лишаюсь способности двигаться.
— Яна, — шепчет Рамзин и нежно гладит мои бедра, скользя по ним влажными от моих соков губами. — Яна, прости меня, я перегнул.
Яна. Яночка.
Я же не слушаю его и смотрю в потолок.
Плевать, что он сейчас скажет и что сделает.
Все его слова эхом мечутся в той пустоте, что он сам же во мне и сотворил, нигде не задерживаясь.
Он сам аккуратно одевает меня и, взяв на руки, выносит из кабинета. Наверняка все на нас пялятся. Только мне плевать на это сейчас. Эмоции отсутствуют сейчас в принципе. В машину Рамзин так и садится со мной на руках и всю дорогу удерживает, тесно прижимая к себе и перебирая волосы.
Возможно, его прикосновение можно назвать нежными и даже трепетными, только мне теперь не нужно это.
28
Следующие несколько часов я пребываю в том же состоянии опустошенной отстраненности. Рамзин же обращается со мной так, будто я тяжело больная, а он чертов медбрат, ухаживающий за мной. Сам переодевает, пытается кормить, когда видит, что я не ем, а просто ковыряю в тарелке, сам моет в душе, вытирает и укладывает спать. И молчит. Все время. Когда он выносил меня из машины по приезду домой, Александр ненавязчиво предложил ему помочь таскать меня, на что Рамзин огрызнулся, как собака, у которой пытаются отнять любимую сахарную кость.
Рамзин прикасается ко мне бережно, как к предмету из тончайшего хрусталя, и смотрит все время настороженно, будто ждет, что я в любой момент постараюсь размозжить себе голову о первый попавшийся предмет мебели.
Волнуется зверюга о своей добыче? Ну да, это ему надо мной измогаться можно, а даже синяк себе об угол поставить ни-ни! В прежнем состоянии я бы даже смеялась до колик в животе над тем, насколько он не похож сейчас на себя обычного. Но смеяться мне не хочется. Плакать, впрочем, тоже. Как и есть. И говорить. Я какая-то странно онемевшая, что ли. Как деревяшка. Ага, здравствуй, дерево Яна. Ты, типа, жива-здорова, дышишь и нормально функционируешь, но попробуйте-ка добраться через толстую кору. Когда Рамзин касается меня, я не ощущаю ничего. Вот просто совсем. Словно я в толстенном скафандре, сквозь который не проникают ни жар его тела, ни запах, ни его особые флюиды, что обычно лишают меня власти над собственным телом и мозгами. Будто какие-то чары развеялись.
Не знаю — навсегда или это скоро пройдет. А самое хреновое, что я не могу понять, почему мне вдруг грустно от этого. В принципе стоит ведь радоваться, что я не вспыхиваю, как лужа бензина от спички, когда он прикасается ко мне? Да, стоит. Но почему-то мне как-то холодно без этого. Изнутри и снаружи. Так, словно в душе выключили чертово отопление, и она медленно замерзает, оставшись без тепла. Тупость какая-то, в самом деле.
Как ни странно, уснула я почти моментально, едва Рамзин уложил меня в постель. Не знаю, сколько спала, но когда проснулась, увидела Рамзина спящим в странном полусидячем положении, повернувшись в мою сторону, но нигде ко мне не прикасаясь. Будто он уснул, перед этим долго глядя на меня. Наверное, меня должно умилить такое внимание к моей персоне? Я прислушиваюсь к себе. Ничего.
Внутри по-прежнему полная пустота. Перед глазами почему-то встает видение каменного дома после пожара. Стены целы, а внутри ничего, кроме пепла. Н-да, мое воображение всегда отличалось отменной яркостью и четкостью образов. И почему-то подумалось, что однажды видела, как в таком вот брошенном после пожара доме прямо внутри начали расти деревья, вытягивая свои зеленые ветки в проемы пустых окон. К чему бы это?
В полутьме спальни гляжу на спящего Рамзина. И, несмотря на всю отстраненность, в очередной раз признаю, какой же он, сука, красивый. Красивый именно по-мужски, без дурацкой мимимишности. С этими угловатыми, резкими чертами лица, немного крупными, чья обычная агрессия сглажена сейчас во сне. Хотя даже у спящего Рамзина лоб слегка нахмурен, как будто полностью расслабиться ему вообще не дано. Опускаю глаза на его рот. Тот самый, что сегодня был «орудием пытки». Эх, Рамзин, Рамзин. Если бы не причина, по которой эти губы и язык касались меня, и не результат, к которому это в итоге привело, я бы вполне была готова признать, что в жизни не испытывала ничего хоть отдаленно сравнимого с тем безумием, в которое ты меня поверг. Хотя нужно признать, что так происходит каждый раз при нашем соприкосновении. Начинаться может как угодно — результат почти всегда одинаков.
Гребанная цепная реакция, ведущая к ядерному взрыву.
Смотрю на шею мужчины, на его мерно поднимающуюся грудь с той самой загадочной тату в форме какой-то печати.
Думаю о том, что мы занимались сексом уже… сколько? Кто считает. Но я ни разу еще не прикасалась к нему по-настоящему.
Впивалась, царапалась, кусалась. Но толком даже не знаю, какова его кожа на ощупь, если нежно проводить по ней пальцами. Рамзин ни разу не позволил мне самой ласкать его. А я бы хотела? Пожалуй, да. Раньше. Не сейчас.
Отворачиваюсь и тихо выскальзываю из постели, продолжая думать о том, как бы так могло сложиться, встреться мы при других обстоятельствах. Если бы я не была такой сломанной и безнадежно испорченной внутри.
Если бы Рамзин не был таким хреновым паровым катком, крушащим все на своем пути. Усмехаюсь сама себе. Уже много лет моя жизнь это какая-то чертова коллекция из всяких «если» и «как могло бы быть». Прямо-таки кладбище упущенных возможностей и почивших надежд. И я уже как-то почти смирилась с этим, и тут появляется Рамзин и будит снова все эти никчемные сожаления и совершенно бесполезные эмоции.
Да, наверное, это его главное прегрешение в моих глазах. Не то что он какое-то создание неизвестного происхождения и с бог его знает какими способностями. А то, что он заставляет меня чувствовать. Не важно что.
Злость. Ненависть. Похоть. Наслаждение.
Боль. Из-за него и рядом с ним все это настоящее, острое, режущее в кровь. Такое ослепительно реальное, что скрыться в привычной зоне комфорта собственного одиночества нет
