Пахом, – что ж мне за мои тысячу рублей пятьсот десятин купить да ещё долг на шею забрать. А тут я за тысячу рублей чем завладаю!»
Расспросил Пахом, как проехать, и только проводил купца, собрался сам ехать. Оставил дом на жену, сам собрался с работником, поехал. Заехали в город, купили чаю цибик, подарков, вина – всё, как купец сказал. Ехали, ехали, вёрст пятьсот отъехали. На седьмые сутки приехали на башкирскую кочёвку. Всё так, как купец говорил. Живут все в степи, над речкой, в кибитках войлочных. Сами не пашут и хлеба не едят. А в степи скотина ходит и лошади косяками. За кибитками жеребята привязаны, и к ним два раза в день маток пригоняют; кобылье молоко доят и из него кумыс делают. Бабы кумыс болтают и сыр делают, а мужики только и знают – кумыс и чай пьют, баранину едят да на дудках играют. Гладкие все, весёлые, всё лето празднуют. Народ совсем тёмный, и по-русски не знают, а ласковый.
Только увидали Пахома, повышли из кибиток башкирцы, обступили гостя. Нашёлся переводчик. Сказал ему Пахом, что он об земле приехал. Обрадовались башкирцы, подхватили Пахома, свели его в кибитку хорошую, посадили на ковры, подложили под него подушек пуховых, сели кругом, стали угощать чаем, кумысом. Барана зарезали и бараниной накормили. Достал Пахом из тарантаса подарки, стал башкирцам раздавать. Одарил Пахом башкирцев подарками и чай разделил. Обрадовались башкирцы. Лопотали, лопотали промеж себя, потом велели переводчику говорить.
– Велят тебе сказать, – говорит переводчик, – что они полюбили тебя и что у нас обычай такой – гостю всякое удовольствие делать и за подарки отдаривать. Ты нас одарил; теперь скажи, что тебе из нашего полюбится, чтоб тебя отдарить?
– Полюбилась мне, – говорит Пахом, – больше всего у вас земля. У нас, – говорит, – в земле теснота, да и земля выпаханная, а у вас земли много и земля хороша. Я такой и не видывал.
Передал переводчик. Поговорили, поговорили башкирцы. Не понимает Пахом, что они говорят, а видит, что веселы, кричат что-то, смеются. Затихли потом, смотрят на Пахома, а переводчик говорит:
– Велят, – говорит, – они тебе сказать, что за твоё добро рады тебе сколько хочешь земли отдать. Только рукой покажи какую – твоя будет.
Поговорили они ещё и что-то спорить стали. И спросил Пахом, о чём спорят. И сказал переводчик:
– Говорят одни, что надо об земле старшину спросить, а без него нельзя. А другие говорят, и без него можно.
VI
Спорят башкирцы, вдруг идёт человек в шапке лисьей. Замолчали все и встали. И говорит переводчик:
– Это старшина самый.
Сейчас достал Пахом лучший халат и поднёс старшине и ещё чаю пять фунтов. Принял старшина и сел на первое место. И сейчас стали говорить ему что-то башкирцы. Слушал, слушал старшина, кивнул головой, чтоб они замолчали, и стал говорить Пахому по-русски.
– Что ж, – говорит, – можно. Бери, где полюбится. Земли много.
«Как же я возьму, сколько хочу, – думает Пахом. – Надо же как ни есть закрепить. А то скажут твоя, а потом отнимут».
– Благодарим вас, – говорит, – на добром слове. Земли ведь у вас много, а мне немножко надо. Только бы мне знать, какая моя будет. Уж как-нибудь всё-таки отмерять да закрепить за мной надо. А то в смерти-животе бог волен. Вы, добрые люди, даёте, а придётся – дети ваши отнимут.
– Правда твоя, – говорит старшина, – закрепить можно.
Стал Пахом говорить:
– Я вот слышал, у вас купец был. Вы ему тоже землицы подарили и купчую сделали; так и мне бы тоже.
Всё понял старшина.
– Это всё можно, – говорит. – У нас и писарь есть, и в город поедем, и все печати приложим.
– А цена какая будет? – говорит Пахом.
– Цена у нас одна: тысяча рублей за день.
Не понял Пахом.
– Какая же это мера – день? Сколько в ней десятин будет?
– Мы этого, – говорит, – не умеем считать. А мы за день продаём; сколько обойдёшь в день, то и твоё, а цена дню тысяча рублей.
Удивился Пахом.
– Да ведь это, – говорит, – в день обойти, земли много будет.
Засмеялся старшина.
– Вся твоя! – говорит. – Только один уговор: если назад не придёшь в день к тому месту, с какого возьмёшься, пропали твои деньги.
– А как же, – говорит Пахом, – отметить, где я пройду?
– А мы станем на место, где ты облюбуешь, мы, стоять будем, а ты иди, делай круг; а с собой скрёбку возьми и, где надобно, замечай, на углах ямки рой, дернички клади, потом с ямки на ямку плугом проедем. Какой хочешь круг забирай, только до захода солнца приходи к тому месту, с какого взялся. Что обойдёшь, всё твоё.
Обрадовался Пахом. Порешили наране выезжать. Потолковали, попили ещё кумысу, баранины поели, ещё чаю напились; стало дело к ночи. Уложили Пахома спать на пуховике, и разошлись башкирцы. Обещались завтра на зорьке собраться, до солнца на место выехать.
VII
Лёг Пахом на пуховики, и не спится ему, всё про землю думает. «Отхвачу, думает, палестину большую. Вёрст пятьдесят обойду в день-то. День-то нынче что год; в пятидесяти вёрстах земли-то что` будет. Какую похуже – продам или мужиков пущу, а любенькую отберу, сам на ней сяду. Плуга два быков заведу, человека два работников принайму; десятинок полсотни пахать буду, а на остальной скотину нагуливать стану».
Не заснул всю ночь Пахом. Перед зарёй только забылся. Только забылся – и видит он сон. Видит он, что лежит будто он в этой самой кибитке и слышит – наружу гогочет кто-то. И будто захотелось ему посмотреть, кто такой смеётся, и встал он, вышел из кибитки и видит – сидит тот самый старшина башкирский перед кибиткой, за живот ухватился обеими руками, закатывается, гогочет на что-то. Подошёл он и спросил: «Чему смеёшься?» И видит он, будто это не старшина башкирский, а купец намеднишний, что к ним заезжал, об земле рассказывал. И только спросил у купца: «Ты давно ли тут?» – а это уж и не купец, а тот самый мужик, что на старине снизу заходил. И видит Пахом, что будто и не мужик это, а сам дьявол, с рогами и с копытами, сидит, хохочет, а перед ним лежит человек босиком, в рубахе и портках. И будто поглядел Пахом пристальней, что за человек такой? И видит, что человек мёртвый и что это – он сам. Ужаснулся Пахом и проснулся. Проснулся. «Чего не приснится», – думает. Огляделся; видит в открытую дверь – уж бело становится, светать начинает. «Надо, думает,
