Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
обид.
«Это из-за вашей скверны у нас так холодно и голодно!»
«Это вы ввели к нам войска!»
«Это вы украли последнюю принцессу и отдали замуж за чахлого урода!»
«Это ваш бог не вступился за моего господина, когда его пришли убивать!»
«Это вы защищаете того, кого впору обезглавить!»
Уже несколько приливов два народа сражались за что-то, чего не помнили. Конечно, половина говорила, что бьется за веру, но вряд ли даже эта половина верила себе. От темных к светлым, от светлых к темным уходили города, леса, озера, сердца. Многие земли Цивилизации опустели. Страдал от распрей Детеныш, никто, кроме беглых преступников, не жил больше в графстве Холмов. Пиролангов уже было почти не встретить, как не найти механических карет и протезов. Все изменилось. И хотя никого это не устраивало, люди словно вспомнили завет мертвого Штиля. И терпели.
Терпели, веря, что новые молодые вожаки рано или поздно всё исправят. Ждали, не понимая, что без собственного их участия, милосердия, готовности примириться два человека, пусть коронованных, не сделают ничего.
Заметив, как Мастер с трудом опустил кисть на край мольберта и поморщился, Идо взял его руку и начал массировать запястье. Он часто делал так еще со времени, когда переломы Элеорда только зарастали. Какие тонкие кости… не такими они были. Привыкнуть все не удавалось, раз за разом неверие и чувство несправедливости обжигали до костей. Мастер, милосердно делая вид, что не замечает этого жжения, улыбнулся.
– Пожалуй, это знак, что хватит гнаться за совершенством. Картина закончена, Идо. Точно закончена. Как я рад, я успел полюбить ее…
Идо разделял эту радость, более чем. Nuos был первым большим полотном, которое Элеорд ди Рэс завершил после выздоровления. Когда немного успокоилась война, когда его снова позвало искусство, он писал фрески на отстраиваемых домах и храмовых сводах, хотя это требовало больше сил, чем живопись. Но он надолго бросил картины и старался избегать тесных стен мастерской ― возможно, слишком часто вспоминал, как лежал под руинами. Идо почти всюду следовал за ним: под купола и на крыши, на шаткие лестницы и в помпезные залы, где мог бы разместиться легион лошадей. Страх падающих камней не преследовал его так сильно, а вот пламя жгло раз за разом.
Идо тоже было что вспоминать. Ночи у постели Мастера. Утра, когда он подносил зеркало к сухим бледным губам. И мысли, нелепые, жалкие: снова о победе. Ведь в какой-то мере Идо правда победил. Победил своих чудовищ, когда спас Элеорда, побеждал сам себя, пока Мастер лежал и не создавал ничего. Все это время Идо совершенствовался. Писал, зарабатывая, писал, помогая привести Ганнас в божеский вид, писал, выплескивая страдания и ужас. Писал все лучше, но правда неустанно стояла рядом: все бессмысленно. Едва заживут увечья Мастера, едва сознание его перестанет мутиться, едва он возьмет кисти ― Идо снова будет умирать каждый день. Он убил желание превзойти учителя любой ценой, да, убил. Но зависть упорно шипела внутри, шипела как змея, ослабшая и все же не сдохшая. Шипела тем злее и испуганнее, чем яснее становилось: Элеорд не просто встанет, не просто возьмет кисти. Свои страдания и ужас он облечет в творения еще более сокрушительные и великолепные, нежели все прежние.
Потому что даже боль его прекраснее и ослепительнее, чем боль всех на свете.
Так и вышло, Идо умирал. На «Воедино» он видел не только недостижимое, как Силльские горы, мастерство, но и то, чего желал ― сейчас, в темные времена ― еще мучительнее. Он видел счастливую судьбу, самую большую надежду, какая может быть у мира, ― что близость двоих победит вражду тысяч. И, конечно, Идо не сумел бы написать эту надежду так, чтобы она сходила с холста; это взаимное притяжение ― так, чтобы оно звенело меж силуэтами, которые даже не соприкасаются.
Идо пересилил себя, отбросил все это и сказал:
– Она должна быть у них обоих. Может, сделать копию? Я мог бы…
Но Мастер покачал головой. Взгляд его оставался отчужденным, холодным. Идо даже испугался, что змею заметили, что мысли его наконец-то ― впервые за много приливов ― угадали. Но Мастера, похоже, не волновали змеи, он думал скорее о спрутах. Отвернувшись наконец от полотна и потерев веки, он покачал головой.
– Нет, Идо, сейчас не до того. Мы будем писать другое, значимее. Очень скоро. И…
За окнами вдруг загрохотало. Мастер болезненно вздрогнул: он теперь часто вздрагивал от резких звуков. Волна шума ширилась и крепла, растравляя воздух; зазвенел даже кувшин на подоконнике. Идо нахмурился: а ну как стреляют? Мастер отступил и зажал уши. В чеканный стук и лязг тем временем вливались иные звуки: барабанная музыка, вой труб и пение ― заунывный хор сильных молодых голосов. Отпевание… поначалу Идо решил, что это отпевание.
Но это был марш.
«Мы срежем гниющие ветви!..»
– О нет, ― прошептал Мастер устало. ― Опять.
Кажется, войска света выдвигались в поход на тьму.
* * *
Эльтудинн часто видел это во сне: юноша, с чьей разбитой тенью он говорил под сводами храма, мчится на него с обагренным мечом. Слышал зовущий в атаку зычный крик и одновременно ― ломкий, дрожащий шепот: «Помни, что тебе всегда есть куда вернуться». «Я не люблю свое прозвание». «Ты кажешься мне замечательным человеком». «Я хочу, чтобы ты остался моим другом, а не слугой…» Другом, а не слугой. Другом? Врагом? Кем угодно, но не слугой. Мысль заставляла потом криво усмехаться, оттирая с губ кровь, а с сапог ― раскисшую грязь. Мир взбесился. Спятил. Постоянно дождило, Лува так испугалась творящегося внизу, что не появлялась на небесной лестнице, а если появлялась, занавешивала путь плотными облаками. Эльтудинн забывал постепенно ее свежее лицо. Это было так страшно, что в какой-то момент он нарушил подобающие темному заветы: нанес золотой образ богини на щит, заменил ею Вудэна, простиравшего по металлу черненые щупальца. Об этом возмущенно шептались некоторые в командном составе, в совете и даже на улицах, когда король по ним проезжал. Светлые боги, прежде столь почитаемые, были теперь у многих ― особенно у военных и знати ― в опале; их храмы перестраивались; жрецов изгоняли. Эльтудинн не всегда успевал, но старался это пресекать. На фанатиков ему было плевать, но он не мог забыть: в Ганнасе, в изгнании, всегда было тепло и ясно. А еще в прежнем Ганнасе
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
