— А мы выиграем время, любезный Алексей Петрович! — Като улыбнулась своей знаменитой чарующей улыбкой. — Я прошу вас сегодня быть во дворце на малом приеме.
Она лукаво посмотрела на изумленного вице-канцлера и с самым ласковым видом добила того, добавив:
— «Домашнем» приеме, Алексей Петрович. Я о том отпишу своему царственному супругу, он будет очень рад, что мы нашли с вами согласие.
— Премного благодарен, ваше императорское величество! — Бестужев поклонился чуть ли не до пола, а потому Като не заметила, как зло сверкнули его отнюдь не старческие глаза.
Давняя неприязнь имела более глубокие корни, ибо в те времена Бестужев служил больше России, чем себе, а ее высочество только себе, а потом России. И то, если не затрагивались интересы ее «доброго дядюшки Фрица», про которого имелись надежные сведения, что именно он является настоящим отцом этой «милой» Фике, чей голос похож на шипение гадюки…
Ауза
— Истреблен и в пепел обращен!
Вице-адмирал Спиридов отложил перо в сторону и посмотрел в открытые окна флагманского салона. Жара одолевала, и даже легкий морской бриз, что врывался вовнутрь, не нес ощущаемой прохлады. Спиридов тяжело вздохнул: в его возрасте было тяжело поменять сырую, но родимую Балтику на лазурные воды теплого Эгейского моря. Трудненько…
Сейчас Григорий Андреевич писал донесение императору об одержанных русским флотом победах при Хиосе и Чесме. Реляцию писал восторженным тоном, но свою роль не выпячивал, больше живописуя мужество и храбрость, причем заслуженные, своих подчиненных. И так ясно, кто флотом командовал, а излишнее напоминание о том могло несколько разозлить Петра Федоровича — государь не любил как хвастовство, так и стягивание «одеяла славы».
Имел уже опыт убедиться в такой реакции монарха Григорий Андреевич, были примеры. Сие чревато, а потому опускаемо в тексте реляции. Что награда будет, причем щедрая, то сомнений не было. «Голубая кавалерия» и чин адмирала самое меньшее, а то и еще будет вознаграждение, если командор Грейг прорвется в Черное море и хотя бы чуток постреляет по Константинополю, наведя побольше ужаса на турок.
— Тогда османы намного сговорчивее станут! — хмыкнул зло старый моряк и тяжело встал из-за стола. Взял холстину, вытер пот и почувствовал облегчение. Жара, даже в одной рубашке тяжело сидеть. Хорошо, что государь форму старую отменил, а то была бы маета в камзолах да париках, вот бы тогда упарился.
— Нужно султану бороду хорошо подпалить! — припомнил адмирал слова императора и зловеще улыбнулся. Русский флот уже овладел Эгейским морем, изгнав отсюда турецкие корабли. Более того, полностью освобождена Морея, а в Наваринской бухте после взятия в мае крепостей эскадра получила надежную стоянку.
И здесь, в Аузе, на островке посередине Архипелага, можно корабли базировать, даже строить мелкие суда, верфь уже заработала. Десятки греческих капитанов предложили свои услуги, и Спиридов охотно принял их на русскую службу, раздав офицерские патенты, русские Андреевские флаги и каперские свидетельства.
Теперь флот пополнился крейсерскими кораблями, для вооружения которых на его линкоры в Петербурге были погружены в трюмы десятки легких корабельных пушек. Да и канониров взяли с избытком в экипажи по настоянию императора — теперь есть кому из тех пушек стрелять, ибо из греков артиллеристов делать занятие долгое и утомительное. Неучи они, зато моряки лихие — захватили десятки турецких судов, наполнив казну законной третью проданной в разных странах восточных богатств — от шелков до кофе и благовоний.
Теперь русская эскадра уже не просила денег из Петербурга, наоборот, свыше полумиллиона рублей золотом и серебром имелось в ее казне. Да и богатые «призы» стали постоянно отправляться на Балтику, адмирал и не представлял раньше, насколько большую добычу можно взять с османских владений на Средиземноморье. Хорошие воды для пиратства, то есть каперства, набеги можно еще долго совершать, а турецкие порты, верфи и корабли сжечь дотла.
— А теперь, государь… — адмирал сел за стол, взял в руки письмо и продолжил писать донесение, громко выговаривая слова. — Флот твой властвует в здешних водах!
Юконский острог
Алехан мечтал, лежа на горячих камнях, прогретых жарким северным солнцем. Это он сразу заприметил в этих холодных северных краях. Лето короткое, июнь и июль от силы, да и то по трети от каждого месяца отрезано. Но очень жаркое, будто за эти несколько недель земля старается согреться про запас на всю долгую и суровую зиму.
Мечты у бывшего офицера конной лейб-гвардии были насквозь прозаические, вернее, им завладели практические желания, вполне выполнимые, а потому мечтами не считаемые. Дождаться брата с подмогой, добраться до острога и завалиться на полку в горячо натопленной баньке. И пусть нет пива, зато имеется квас! Шипучий напиток вылить на раскаленные камни да хорошо посидеть, прогреться в хлебном пару, чтоб запах голову кружил, о подзабытом отцовском доме напомнил.
После баньки, с устатка великого, водочки, на перчике настоянной, пару стаканчиков пропустить и дыхание задержать, чтоб горячая влага огненной струйкой опустилась в желудок. Дело божеское, предками завещанное — после баньки ядреной, хоть порты последние продай, но водки выпей пару чарок, чтоб душеньку попотчевать.
И пусть соленого огурчика здесь днем с огнем не найдешь, да и грибочков нет с квашеной капусточкой… А как хорошо наколоть на ножик вытащенный из бочонка хрустящий рыжик! Ощутить запах чесночка и листов смородины и укропа, которыми грибочки перекладываются, да смачно закусить… Но ничего — и малосольный кус лосося тоже подойдет, еще бы ему не пойти под водку-то. Под нее, родимую, даже черствый сухарь соколом пролетает, а ежели жрать нечего, то и запеченные лягушки со змеями закусь неплохая. Вон французы под свою кислятину их живьем поедают, и ничего, жизни только радуются!
Алехан скривился, на секунду представив, что сует в рот живую квакушку, а та пищит, растопырив лапки. Нет, не по нему такая закуска! Сожрать он ее живьем, конечно, сможет, но только на спор или когда подопрет. А так, запросто гадость жрать, когда еды навалом?! Это они от безделья маются! Тот повар, француз, что им суп варил в Петербурге?! Убить мало за такую стряпню! Разварил очищенные луковицы до лохмотьев, гренок накидал в кастрюлю немного, как шлюпок после кораблекрушения, — и пожалуйте, господа, кушать. Они вчетвером его самого заставили всю кастрюлю съесть — бедолагу потом неделю пучило. Зато урок впрок пошел — дурью повар больше не маялся, перешел на мясо и осетрину…
В душе внезапно проснулся рассерженный кот, взвыл гнусным и противным мяуканьем. Еще не понимая, что произошло, но доверяясь инстинкту, Алехан отвалился в сторону и перевернулся на спину:
— Твою мать!!!
В камень, на котором он только что лежал, со скрежетом ударились две стрелы, с сухим треском сломались древки. Рядом захрипел казак, выворачивающий душу стон заставил Алехана обернуться.
Кузьма дергался на полсти, из-под бороды торчала длинная стрела с черным оперением. Казак выпучил глаза, изо рта хлынула кровь, он силился что-то сказать. Но снова взвыла душа, и Алехан отпрыгнул от станичника и вскинул винтовку, пока не понимая, куда нужно стрелять:
