– Украден ларец.
– Да.
– Люди в черном, которые ворвались в дом под тем предлогом, что им нужно отобрать у меня вашу брошюру; они схватили меня, посадили под замок, обшарили весь дом, нашли ларец и унесли его с собой.
– Вчера.
– Вот как! Нет никакого сомнения, что мой арест и эта кража связаны между собой. Приказ арестовать меня и приказ похитить ларец отдало одно и то же лицо. Если я узнаю, кому обязан арестом, я узнаю имя вора. Где находится архив тюрьмы? – спросил доктор Жильбер у тюремщика.
– В Комендантском дворе, сударь, – отвечал тот.
– В таком случае скорее в архив! Скорее в архив! – вскричал доктор.
– Сударь, – взмолился тюремщик, – позвольте мне пойти с вами, а еще лучше – замолвите за меня словечко всем этим отважным людям.
– Хорошо, – согласился Жильбер и, обращаясь к глядевшей на него с любопытством и почтением толпе, сказал:
– Друзья, этот человек никому не делал зла; он открывал и закрывал двери, но к пленникам он был добр, не обижайте его.
– Нет, нет, мы его не тронем, ему нечего бояться, – закричали со всех сторон покорители Бастилии.
– Спасибо, сударь, – сказал тюремщик. – Если вас и впрямь интересует архив, поторопитесь; мне кажется, там внизу уже жгут бумаги.
– О, в таком случае мы не должны терять ни минуты, – вскричал Жильбер, – скорее в архив!
И он бросился в Комендантский двор; толпа, возглавляемая Бийо и Питу, последовала за ним.
Глава 19.ТРЕУГОЛЬНИК
У входа в архив в самом деле горела огромная куча бумаг.
К несчастью, первая потребность народа после победы состоит в том, чтобы все разрушать. Архив Бастилии был разорен.
В этой просторной зале хранились многочисленные планы и тюремные книги; здесь находились дела всех заключенных, содержавшихся в Бастилии последние сто лет.
Толпа с яростью рвала в клочки все эти бумаги; без сомнения, парижанам казалось, что, разрывая приказы о заключении под стражу, они законным образом возвращают свободу узникам.
Жильбер вошел в залу и с помощью Питу начал рыться в уцелевших бумагах: книги записей текущего года там не оказалось.
Обычно невозмутимый и хладнокровный, доктор побледнел и нетерпеливо топнул ногой.
В эту минуту Питу заметил, что один из тех отважных сорванцов, какие всегда принимают участие в победоносных народных восстаниях, бежит к костру, таща на голове том, похожий по формату и переплету на те, что листал доктор Жильбер.
Питу бросился за мальчишкой и благодаря своим длинным ногам очень скоро догнал его.
Том, которым завладел мальчишка, оказался книгой записей 1789 года.
Переговоры продлились недолго. Питу назвал себя, объяснил, что этот том необходим одному из бывших узников, и юный парижанин уступил свою добычу, утешив себя следующим умозаключением:
– Ладно! Я сожгу что-нибудь другое. Питу открыл книгу записей, перелистал страницы и в самом конце обнаружил следующий текст:
«Сегодня, 9 июля 1789 года, поступил в крепость господин Ж., философ и публицист, представляющий чрезвычайную опасность: содержать в строжайшей тайне».
Наш герой принес книгу доктору.
– Посмотрите, господин Жильбер, это то, что вы ищете?
– О, это именно то, что мне нужно! – вскричал доктор, хватая книгу.
И он прочел слова, которые мы только что привели.
– А теперь поглядим, кем подписан приказ. И он стал искать помету на полях.
– Неккер! – вскричал он, найдя ее. – Приказ арестовать меня подписан Неккером, моим другом. О, здесь, без сомнения, скрыта какая-то тайна.
– Неккер ваш друг? – почтительно воскликнули люди, стоявшие вокруг, ибо имя это, как мы уже могли убедиться, пользовалось в народе огромным уважением.
– Да, да, он мне друг, я поддерживал его, – отвечал доктор, – я уверен, что Неккер не знает о моем аресте. Но я разыщу его и…
– Разыщете – где? – спросил Бийо.
– Как где? В Версале, разумеется!
– Господина Неккера изгнали из Версаля; он отставлен.
– Где же он?
– В Брюсселе.
– А его дочь?
– О, этого я не знаю, – отвечал Бийо.
– Его дочь живет в Сент-Уэне, – произнес чей-то голос в толпе.
– Спасибо, – сказал Жильбер, даже не зная толком, кого он благодарит.
Затем он обратился к тем, кто жег бумаги:
– Друзья, во имя истории, которая отыщет в этом архиве приговор тиранам, я молю вас: довольно насилия над бумагой! Сровняйте Бастилию с землей, но сберегите эти книги – они пригодятся нашим потомкам.
Парижская толпа сразу постигла своим ясным умом смысл этих слов.
– Доктор прав! – закричала сотня голосов. – Довольно жечь бумаги! Им место в Ратуше!
Пожарник, который вместе с несколькими собратьями по ремеслу как раз показался в Комендантском дворе, подтащил свой насос к пламени, которое, подобно Александрийскому пожару, готово было пожрать архивы целого мира, и погасил его.
– А по чьей жалобе вы были арестованы? – спросил Бийо у доктора.
– Вот это-то меня и интересует, но я ничего не могу понять, имя пропущено.
Помолчав немного, доктор добавил;
– Но я это непременно выясню.
Вырвав лист с касающейся его записью, он сложил его вчетверо и сунул в карман, а затем обратился к Бийо и Питу:
– Пойдемте, друзья, больше нам здесь делать нечего.
– Пойдемте, – согласился Бийо, – впрочем, это легче сказать, чем исполнить.
В самом деле, толпа, которую любопытство влекло внутрь Бастилии, плотным кольцом окружала вход в крепость, ибо у входа стояли остальные узники.
Их было семеро: Жан Бешад, Бернар Ларош, Жан Лакореж, Антуан Пюжад, де Вит, граф де Солаж и Таверне.
Первые четверо не вызывали особенного интереса. Они попали в Бастилию всего два года назад по обвинению в подделке векселя – обвинению, которое скорее всего было ложным.
С тремя остальными дело обстояло куда интереснее.
Граф де Солаж, человек лет тридцати, радостный и восторженный, обнимал своих спасителей, превозносил их победу и рассказывал окружающим историю своего заключения.
Арестованный в 1782 году по навету отца и посаженный в Венсеннский замок, он был затем переведен в Бастилию, где пробыл пять лет, ни разу не подвергнувшись допросу и ни разу не видавши ни следователя, ни судьи; отец его уже два года как умер, но за эти два года никто и не вспомнил о сыне и, вероятно, не вспомнил бы и впредь. Если бы народ не взял Бастилию, графу де Солажу, вероятно, никогда бы не удалось ее покинуть.
