– Да, характер не сахар, – ответил Юрий.
Он стоял рядом с врачом и бессовестно пользовался связями. Ему разрешили дежурить в реанимации и ухаживать за Славой. Когда он уходил домой, чтобы привести себя в порядок и поспать пару часов, его место занимала Татьяна Петровна. Мужчина и сам не понимал, почему позвонил именно ей и попросил о помощи. Может, причина в том, что она, как фея-крёстная, переплела их жизни? Родителям Славы Юрий ничего не сообщил и постоянно терзал себя мыслью, что делает только хуже. А с другой стороны, стало бы им легче, узнай они всю правду, когда суета вокруг Егора-Жени не утихала.
– Не понимаю. Показатели такие, что можно в космос отправлять, а она бревно изображает. Её спутнику повезло меньше. Жить будет, как герань в горшочке. На лицо прекрасен, пользы ноль. А будь на нём костюмчик, как у вашей дамы, всё обошлось бы, – сокрушался доктор. Его не интересовали личностные качества пациентов. Другое дело – физические данные. – Кстати, он в сознании, даже что-то мычать пытается, но пока нечленораздельно.
– Это не моя забота, – сдержанно ответил Юрий и в сто тысячный раз подумал о том, как живуч Егор. Второй раз избежал смерти. У него не было шансов на спасение. Практиканты совершили чудо, заштопав его с энтузиазмом пытливого молодого поколения, не ведающего страха, но с переломом позвоночника ничего толкового сделать не смогли. Впрочем, там и опыт бы не помог. Теперь Егор лежал в отдельной палате под бдительным оком родителей при полном сознании и абсолютной беспомощности. В состоянии овоща он мог прожить долгие годы. А тем временем междоусобная война двух богатейших семейств в городе не утихала. Обвинения сыпались, как из рога изобилия. Юрий не вмешивался, предоставив эту миссию Жилину. Тот уже успел сделать тест ДНК на совместимость, но результат ещё не был готов, да и не требовался, потому что родители сами выдали сыночка, примчавшись как угорелые в больницу и поставив всех на уши, только было поздно. Операция состоялась, совать деньги стало некому. Всё, что они смогли, это отхватить vip-палату и оплатить постоянных сиделок.
– … всё зависит от вас. А мне пора дальше, – отвлёк от воспоминаний голос врача.
– Да, конечно. Спасибо, Павел Артемьевич, – Юрий проводил взглядом доктора и привычно устроился на стуле рядом с кроватью, чтобы побыть наедине со Славой и попробовать уговорить её очнуться. – И чего ты вредничаешь? Можешь не отвечать. Ты и так молчишь. Я всё понимаю. Сам бы не захотел возвращаться туда, где тебя все предали. И я предал, потому что трус. Банальный трус. Как ни крути, а я думал о себе. Как я останусь без тебя? Прости. Даже тогда я смалодушничал. Ты вправе меня ненавидеть. Мне не следовало тебя отпускать. Надо было привязать к себе. А я отпустил, оправдывая себя тем, что ты сама так захотела. Мой эгоизм, моя слабость едва не стоили тебе жизни. Теперь я оправдываюсь. Самому противно от себя. Слава, очнись и проклинай меня каждую минуту. Я заслужил.
Поток красноречия остановился на время. Душа болела. Уже какой день она не знала покоя. Пока мозг раз за разом анализировал ход событий, эта странная субстанция, которую никто никогда не видел, но о которой все говорят, подвергалась мукам. Чувство вины разъедало похлеще соляной кислоты. Юрий поправил лёгкое одеяло, подтянул его повыше, устроил удобнее травмированную руку, закованную от пальцев до локтя в жёсткий ортез. Кудесники-хирурги ювелирно соединили все связки и сухожилия. Сейчас кисть выглядела невзрачно и отёчно, но пальцы были тёплыми, реагировали на раздражители. Могло всё закончиться печально, потому руку едва не разорвало на части. Обручальное кольцо пришлось распиливать, иначе оно не снималось.
– Слава, – прошептал Юрий и погладил кончики пальцев. – Не поверишь. Четыре дня назад я лез на стену от неразделённой любви. Дурак. Не любил. Хотел, желал, ревновал – да. Но любил ли? Нет. Это не любовь. Эгоизм проклятый. Я любил себя, поэтому отпустил. Прости меня. Если бы любил, не отпустил бы. Понял это поздно. А сейчас не знаю, как тебе сказать, что чувствую. Боль. Много боли.
Он встал со стула и склонился над Славой, уткнувшись лбом в подушку рядом с её головой, пригладил поблекшие волосы.
– Пожалуйста, дыши. Дыши со мной. Я заберу всю твою боль, только дыши. Пожалуйста, Слава, дыши. Да, здесь страшно и сложно, но ты так нужна нам всем. Твоим родителям, бабуле, мне. Я не сказал им. Не хочу, чтобы они видели тебя такой, чтобы мучились от своей беспомощности, – горячо шептал он, захлёбываясь слезами. – Слава, вернись ко мне, пожалуйста. Любовь – это слишком просто. Она ничтожно мала. Боль сильнее. Я готов терпеть эту боль всю жизнь, если ты будешь в этой жизни. Без тебя боль уйдёт и всё потеряет смысл. Без боли нет жизни. Вернись ко мне. Дыши со мной.
Невнятный звук, похожий на кашель, заставил Юрия замолчать. Он застыл, затаив дыхание, а потом резко отпрянул и потянулся к кнопке звонка, чтобы вызвать врача. Боясь спугнуть, Юрий смотрел на лицо Славы и отмечал перемены. Веки слегка приоткрылись, и наплывшие слезинки уже скопились в уголках глаз. Губы подрагивали.
– Ты со мной, – без сил шепнул Юрий в тот момент, когда услышал за спиной шаги.
– Что случилось? – заворчал Павел Артемьевич, но через мгновенье просиял. – Дитя моё, ты решила порадовать старика. И нечего рыдать. Мы устали тебя ждать. Признавайся, будешь дышать?
Он причитал, а сам незаметно отодвигал Юрия от кровати, натягивал стерильные перчатки. На помощь ему спешили анестезиолог и медсестра. Экстубация требовала осторожности. Даже при большом опыте случались осложнения. Юрий стоял в стороне, прислушиваясь к словам, и волновался. Он сам много раз выполнял эту процедуру с детьми, и постоянно переживал за последствия.
– Ты жива, Гордеева, но… – и тут доктор принялся рассказывать во всех подробностях, как Славу штопали и латали.
Медсестра уже ушла. Анестезиолог пока стоял рядом и кивал головой, соглашаясь со всем сказанным. Он наблюдал за дыханием. Кислород поступал через маску, и показатели мониторов пока внушали оптимизм, чего не скажешь о Юрии. Напряжение нескольких дней начинало медленно сходить, тело предательски дрогнуло, душа поддакнула. Он ждал, когда все уйдут, чтобы рухнуть на стул.
– Вот как-то так, – закончил свою проникновенную речь доктор.
Слава ничего не поняла, кроме того, что до сих пор жива. Ей ужасно не хотелось выбираться из темноты, но настойчивый голос звал, обжигал, заставлял чувствовать. И вдруг кончился воздух. Темнота стала пугающе удушающей. Захотелось к спасительному свету, а голос всё шептал и шептал, всё громче и громче. Сквозь ресницы пробилась яркая вспышка, вызывая слёзы. Она никого не увидела, но почувствовала, что горячее тепло возле уха рассеивается. Вместе со светом вернулись кошмары и боль. Затем появился доктор, избавил от трубки, а легче не стало. Воздуха не хватало.
– Учись дышать, – сказал другой врач и поправил маску, прижатую к носу и подбородку.
Когда все ушли, наступила тишина. Тело больше не парило. Воспоминания начали обратный отсчёт. И тут к кровати подошёл Юрий. Слава не сразу его признала. Он похудел, осунулся и выглядел болезненно уставшим.
