говорил, и я, повернувшись к пассажирам, спросил, на всякий случай по-китайски – вдруг кто-нибудь понимает, как пройти к поселку. Они не понимали, но один, видимо, сообразив, что я спрашиваю о поселке с известным ему названием, заулыбался и стал показывать на тропу, убегающую куда-то в горы. Я поклонился и вышел. Автобус взревел и вскоре исчез за поворотом. Наступила глухая, почти мертвая тишина, которую лишь отчасти взбадривал горьковатый ветер.
Я надел рюкзак и тронулся в путь. Дорога была нелегкой. Тропа то забирала резко вверх, то стремительно слетала вниз, не делая при этом путь сколько-нибудь легче. Прошло уже более часа, но поселок все не появлялся. Я стал волноваться. До захода солнца оставалось совсем немного, а перспектива ночевать в горах мне совершенно не улыбалась. Вдруг, повернув за очередную гору, я увидел строение, которое, скорее всего, было монастырем. Это, собственно, было несколько строений, окруженных глухой высокой стеной, сложенной из огромных серых камней.
Я подошел к воротам и постучал. Дверь открыл пожилой человек и молча, вперил свой взгляд на меня. Я спросил его по-китайски, мол, где находится поселок? Китайцев в Катманду мне встречалось немало, и потому я тешил себя надеждой, что кто-нибудь из обитателей этот язык, возможно, понимает. Однако старик молчал и глядел на меня, ни разу не моргнув. Я спросил еще раз по-английски, что было уже, конечно, полной бессмыслицей. Тогда он натужно закрыл ворота, и, судя по стихающему звуку шагов, стал удаляться. Ничего не оставалось, как тарабанить снова. На сей раз, ворота не открывались с полчаса. Я уже отчаялся. Я слышал про такие штуки в гималайских монастырях, и уже – было – решил, что пока еще светло, нужно натаскать хвороста, чтобы ночью не замерзнуть насмерть. Вдруг дверь отворилась. Передо мной, похоже, стоял не то кхмер, не то вьетнамец и также молча, смотрел на меня. Я снова спросил по-китайски. Мне показалось, что он меня не понял, но при этом почему-то кивнул и сделал жест, предлагающий войти. Я поблагодарил. Внутри было довольно много людей, одетых в оранжевые и красные свободные хитоны. Монахи, молча, ходили во внутреннем дворе, будто бы погруженные в глубокие раздумья, и, не обращая внимания ни на меня, ни на моего спутника. Провожатый привел меня в комнатку, сделал жест рукой, видимо означавший «прошу войти», и после того, как я зашел, он тоже ступил вовнутрь. Прикрыв за собой дверь, он тотчас сел прямо на деревянный пол. Подняв голову, он посмотрел на меня снизу вверх и затем, указав мне ладонью на пол, шепотом сообщил, что его зовут Ву. «Все-таки вьетнамец», – подумал я тогда.
– Почему ты говоришь шепотом, Ву?– осведомился я.
– Здесь вообще нельзя говорить, – тихо ответил он.
– Почему? – я тоже перешел на шепот.
– Таков закон монастыря. Здесь живут те, кто уже обо всем рассказал этому миру, и теперь готов лишь слушать. – Он шептал, едва шевеля губами, и при этом внимательно меня, разглядывая, через щелки глаз.
– Могу я здесь переночевать?
Он кивнул.
– А где поселок?
– Здесь нет поселка. Это монастырь Навахот…
Теперь я все понял. Мое проклятое произношение сбило с толку кассира и водителя, и вот теперь, волею судьбы я оказался здесь.
– Когда отходит первый автобус в Катманду?
– Через неделю, кажется, – ответил Ву
– ???
– Автобусы по этой дороге проходят очень редко, в лучшем случае – раз в неделю, – объяснил он.
– А что же мне делать? – я был в отчаянии.
– Поживешь здесь. Снаружи тебе не выжить. Но ты должен соблюдать законы монастыря. Ничего не поделаешь…
– Хорошо… Я согласен. – Меня охватил настоящий ужас. Это было что-то иррациональное, необъяснимое. Мне вдруг почудилось, что я не выберусь отсюда никогда, что это какая-то нелепая ловушка, вроде той, что придумал Кобо Абэ31 в одном из своих романов, дорога лишь с одним направлением…
Мы встали. Ву положил мне руку на плечо и стал говорить.
– Первое и главное – ты не должен разговаривать. Что бы ни произошло. Даже, если случится пожар, ты должен его тушить сам.
Далее. Первая молитва в три часа ночи. Ты должен быть вместе со всеми. Ты можешь не молиться, но ты не должен в это время спать. Затем молитва в девять утра. Затем работа до двух пополудни. Да, забыл, – он улыбнулся, – первая трапеза в восемь, а вторая в три часа дня.
– А третья? – Спросил я, не удержавшись.
Ву заулыбался, а затем ответил, – тоже в восемь утра, только следующих суток, – затем снова улыбнулся, довольный своей шуткой.
Мы вышли во внутренний двор. Я не знал, что мне делать и чувствовал себя «не в своей тарелке». Поэтому я встал в сторонке и стал наблюдать. Монахи медленно ходили вдоль стен, сохраняя полное молчание. При этом некоторые странно вытягивали вперед или в сторону руки, некоторые как-то неестественно поднимали ноги, вытягивая лодыжку. Все это казалось настолько странным, неестественным и непонятным, что меня тотчас стала заполнять какая-то угрюмая необъяснимая тревога…
Прошел, наверное, час. Уже совсем стемнело, и я совершенно потерял ощущение времени. Я просто сидел, а то, что происходило вокруг, было как будто в другом мире. Затем пришло что-то похожее на сон, но я совсем не спал. Я видел, что творится вокруг, но при этом все происходящее виделось как во сне. Предметы несколько изменили очертания, потерялось ощущение расстояния. Я встал на ноги, и тотчас все прошло. Монахи по-прежнему ходили вдоль стен, вытягивая руки или ступни…
Так прошло несколько дней. Молчать поначалу было не трудно, но спустя некоторое время стало появляться какое-то неприятное давящее чувство, будто способность говорить уже больше не вернется никогда. Когда это чувство становилось невыносимым, я пытался откашливаться, негромко рычал, и тогда странная фобия на короткое время отступала, но, впрочем – ненадолго, а после, казалось, наваливалась с еще большей силой. Говорить же я, понятно, не мог, поскольку и днем и ночью рядом со мною кто-то находился. Оказаться же за пределами монастыря, нарушив обет, было бы смерти подобно, поскольку по ночам температура уже падала иногда чуть не до нуля, да и стаи голодных волков и шакалов постоянно шныряли по горным тропам.
Еще через два дня молчание перестало меня тяготить, и появилась какая-то странная пустота внутри. В голове было ясно и пусто, появилось удивительное ощущение легкости, когда кажется, что достаточно оттолкнуться ногой и ничто тебе не помешает улететь куда-то далеко-далеко ввысь, к облакам, или еще дальше, быть может, к самым звездам.
Наступил пятый или шестой
