намного выше, и коснулась холодных губ.
– Почему ты не попрощался? – голос Ассоль дрогнул, и Петя с изумлением увидел одинокую слезу, которая запуталась в паутине густых ресниц. – Бросил меня в тот самый момент, когда мне больше всего на свете была нужна твоя поддержка…
Петя не нашёл ни одного подходящего слова для оправдания – впрочем, в жизни бывают такие хрупкие минуты, когда совершенно бессмысленно что-то говорить вслух…
Он совершил самый смелый поступок в своей жизни: крепко сжал в объятиях плачущую девочку, которая так мечтала однажды стать настоящей воительницей. Потом они, держась за руки, как влюблённые подростки, бежали по выщербленной лестнице и не замечали ступени. Она задыхалась от смеха, когда он рисовал нелепые кляксы на шершавой стене в заброшенном подвале. И вдруг замерла, смахнула с уголков губ остатки улыбки и несколько минут не отводила взгляд – рассматривала небритое лицо возлюбленного. Призналась, что почти каждый день приходила сюда по ночам. Поругалась с ревнивым мужем из-за мифического друга, о котором постоянно грезила. Пыталась повторить старые Петины рисунки и рыдала, прижимая к груди измазанные гуашью альбомные листы. Художник провёл по мягким каштановым волосам и таинственным шёпотом пообещал никогда не уходить. Но Петя всё-таки не был Грэем, и поэтому его обещаниям нельзя было верить. А пока ни он, ни она ещё ничего не знали о финале этой истории, и судьба подарила им лучшие фрагменты, вырванные из контекста волшебной сказки.
– Я больше не позволю тебе вести уроки у этих бездарей, – Ассоль поставила руки на пояс и на миг снова превратилась в грозную воспитательницу. – Тебе не место в педагогике. Ты был рождён стать известным художником. Таким же, как Ван Гог, а может быть, даже более великим…
Петя невольно улыбнулся и вспомнил отца, который совершенно не разбирался в изобразительном искусстве, но всегда с подчёркнутым уважением говорил о непревзойдённом таланте Ван Гога.
– И что же мне нужно для этого сделать? – он попытался изобразить на лице гримасу любопытства, но это выглядело настолько смешно, что Кира поджала губы и нахмурилась. Она не терпела несерьёзного отношения к собственным словам и всё-таки пересилила досаду и лёгкое раздражение. Ассоль наклонилась к Грэю: таинственный шёпот и невесомый завиток защекотали его ухо.
– Я помогу тебе. Я сделаю всё возможное… Но даже этого недостаточно, если ты сам не захочешь выкарабкаться из этой ямы…
– Что я должен делать? – спросил таким же таинственным шёпотом.
Ассоль отодвинулась, выпрямилась, пригладила волосы и скрестила руки на груди. В эту минуту она была похожа на строгую монахиню или отшельника-пилигрима, который сбежал от повседневных проблем в таинственный мир глубоких дум.
– Для начала… – она откашлялась и продолжила уже строгим голосом, – устроим для тебя художественную выставку. Я знаю подходящее место и договорюсь с нужными людьми. С твоей стороны требуется лишь одно: писать картины.
Казалось бы, что может быть проще для свободного художника!
В те дни Кира выглядела счастливой, почти не кричала на двойняшек и лишь изредка ругалась на нерадивых воспитанников. Они затевали жаркие споры, которые почти всегда заканчивались кулачными боями. Теперь Кира сама взялась за преподавание. На её уроках изобразительного искусства было слышно, как движутся по замкнутому кругу стрелки на часах с серебристым ремешком. Она то и дело поглядывала на них, дарила Пете скупые улыбки, когда он поднимал голову и на короткое время отвлекался от рисунка. Кира не разрешала художнику оставаться в одиночестве, потому что его преследовали страшные видения и он терял контроль над собой. В один из таких дней Петя кричал и разрывал недописанный портрет на мелкие кусочки, а потом рыдал, прислонясь к холодной стене, и заламывал руки. Вот бы эти пальцы перестали двигаться и кисть стала для них непосильной ношей! Выпала бы из рук, расплескала краску и прекратила укорять творца за вынужденное бездействие. Петя начал понимать, что больше не хочет творить, потому что на каждом новом портрете видел полупрезрительный взгляд и кривую ухмылку приёмного отца. Нет, при жизни он никогда не смотрел на сына такими глазами, но теперь Петя не мог избавиться от этого наваждения. Он чувствовал себя виноватым и считал, что больше не имеет права на счастье.
Петя не рассказал об этом Кире, она знала только о каком-то недуге, с которым другу было сложно справляться в одиночку. Она так старалась и прилагала столько усилий ради чужой мечты!
– Почему ты никогда не просишь помощи у других? – спрашивала Кира, проводя холодными пальцами по Петиной щеке.
Он пожимал плечами:
– Наверное, привычка сироты.
***
Она ничего не сказала, только спрятала голову у меня на груди, и мне казалось, что её слёзы оставляют ожоги на моей коже. Боюсь, я никогда не смогу простить себя за то, что снова бросил её, не попрощавшись. Надеюсь, Кира не тоскует обо мне. Может быть, снова вышла замуж или помирилась с первым мужем; её двойняшки оканчивают школу с золотой медалью, и жизнь наладилась. Может быть, её жизнь стала такой же спокойной и однообразной, как и у большинства людей. Возможно, счастье – это и есть покой и стабильность? Чего ещё может желать измученный человек? Говорят, тот, кому дан талант, не может быть по-настоящему счастливым. Ненасытность и стремление покорять заоблачные вершины губят несчастного творца. И я решил отречься от всего, смириться с собственным бесславным концом и сбежать. Вон из этого тесного дома с затхлым запахом и заплесневевшим хлебом на завтрак. Прочь из дома, в котором началась моя печальная история… Боюсь, её финал мог быть только трагическим.
В ту ночь, когда всё уже было готово к выставке, я собрал скромный чемодан и навсегда покинул порог своего Аида. Я смог уйти, потому что, в отличие от Орфея, ни разу не оглянулся.
Водитель тяжело вздохнул и неосторожным движением задел ногой термос: холодный кофе вылился ему на ботинки.
– Вы не виноваты, – сказал Никита глухим охрипшим голосом. – В том, что ваш отец умер, никто не виноват. Это его личный выбор.
Владислав Цепеш искоса взглянул на юношу и многозначительно покачал головой. Он открыл рот, словно желая что-то сказать, но передумал. Никита заметил внимательный взгляд ассистента и поёжился от мнимого холода; о чём же думает этот полубезумный вампир? И зачем он притворялся немым? Бариста решил во что бы то ни стало поговорить с попутчиком наедине, а пока нужно было дослушать историю Пети Трофимова – неслучившегося художника с потухшими глазами и кладбищем надежд под сердцем.
– Я знаю. Я не виноват в этом. Я вырвал изнутри
