умеешь быть жестокой. Ты убьёшь его быстро и безболезненно, а это не то, чего требует правосудие. Я имею право заняться им сам. Этот ублюдок использовал моего учителя и техники Старцев, чтобы подобраться к вам.
Илай замолчал в ожидании, словно его откровенность могла спровоцировать равную откровенность. Потому что сейчас был самый подходящий момент очнуться и рассказать ему обо всём. Или хотя бы разубедить его в том, что он несёт ответственность за нападение на их клан так же, как и Эвер. Просто потому что Илай не убил наставника раньше.
Это сводило с ума.
— Плевать, — решил он, не дождавшись ответа. — Если мне не расскажешь ты, то расскажет сам Датэ. А пока…
Пока у него появилось время доказать ей, что он достоин доверия, и вместе с тем, отомстить Калеке лучшим из доступных способов: спрятать от него последнюю из Дев. А сделать это он мог лишь в месте, которое привык охранять и где его власть никто не стал бы оспаривать.
Он должен был вернуться домой.
На самом деле, поступить так диктовала ему не столько логика, сколько жадность. Злая, требовательная жадность, которая была знакома разве что их основателю. Но тот провёл всю свою жизнь в нужде и бесславии, так что его слабость к богатству была понятна и простительна. Илай же вырос в роскоши. Всё, чем он более-менее дорожил, у него уже было, всё чего он хотел, тут же предоставлялось. Он никогда ничего не тащил домой с улицы, ничто не хотел так запереть в своей комнате.
Впервые в жизни Илай радовался тому, что стал Старцем, хотя порыв этот больше подошёл бы ребёнку. Эгоизм, ревность, собственичество — он никогда за собой подобного не замечал. Только если дело касалось воды, но её было в избытке во Внешнем мире, так что не нашлось никого, кто понял бы его вечную жажду или помешал бы ему её утолить. Та нужда была такой безобидной. Теперь же он претендовал на нечто запретное, неприкосновенное. В обстоятельствах, устроенных Калекой, Дева стала тем самым глотком вина в пустыне.
Терять самообладание, которым так гордятся бойцы его клана, рядом с этой женщиной стало не то чтобы привычным, но и удивления уже не вызывало. Приближаясь к ней, Илай заранее знал, как отреагирует на это его тело. Его выдержки хватало на то, чтобы ограничиваться взглядом и прикосновениями, которые он называл невинными, хотя невинным в них было только то, что он старался не прикасаться к ней без причины. Но стоило ей оказаться в его руках, как он прижимал её к себе теснее, его взгляд из изучающего становился жадным, мысли с заботы о ней переключались на удовлетворение собственных нужд. И тогда уже он прикасался к себе — жестоко, быстро, словно наказывая.
Ошеломлённый привлекательностью её тела, Илай начал задумываться о вещах, которые раньше его вообще не беспокоили. Вроде того, достаточно ли он хорош для неё.
Конечно, нет.
Тогда, достаточно ли он хорош как мужчина для женщины вообще? Не в плане близости, а чисто внешне. Ведь даже замечая на себе заинтересованные взгляды, Илай до последнего принимал их за подозрения. Как если бы женщины интуитивно чувствовали, что именно он держит в опечатанном ящике, и смотрели на него украдкой, гадая, растрезвонить об этом во всеуслышание или нет.
Сомнения Илая были развеяны самым неожиданным образом, когда его пригласил в гости торговец, с которым они познакомились в дороге. Люди его круга считали удачей встретить Старца. Привечать отшельника в своём доме считалось и вовсе невероятной честью. Возможность отдохнуть с удобствами теперь нельзя было отвергать, и Илай согласился. К тому же, хозяин был человеком в меру любопытным и задавал вопросы лишь касательно его мастерства, а не багажа. Каждый из них рассказывал другому о своём ремесле, вернее Илай говорил в основном о недостатках своего дела, а хозяин кичился благами своего. Он был зажиточным, хотя и вполовину не так знатен и богат, как Маяр.
— Трудно поверить, что ты вырос в пустыне, — заметил хозяин, когда они сидели за столом.
Да, Эвер так и не смог до конца вытравить из своего ученика благородство, хотя очень старался. В какой-то степени у него это получилось, Илай стал зверем больше, чем человеком. Но всё равно благородным.
— У меня был хороший учитель, — ответил Илай, замечая, как смотрят на него служанки.
Их внимание уже давно вышло за рамки заботы о госте, становясь откровенно назойливым. Разглядывая и перешёптываясь, они гадали, что с ним не так. И, похоже, поняли, потому что, приближаясь, девушки дрожали, даже не пытаясь скрыть волнение. Ему пришлось пару раз поймать выроненную из их ослабевших рук посуду. И саму служанку, хотя в последнем случае это было сделано явно специально.
Что за чёрт.
Когда после ужина Илай вернулся в комнату, где оставил вещи, то застал там ту самую слабонервную девушку. Она разглядывала печать на ящике так сосредоточено, что не заметила, как Илай приблизился. Перехватив её руку, протянутую к крышке, он сказал, похоже, переусердствовав с угрозой в голосе:
— Не трогай.
Женщина вскрикнула, сильно напуганная, и принялась сбивчиво оправдываться.
— Я здесь… Я хотела постелить… Я пришла приготовить постель! Хозяин выделил вам лучшую комнату и хочет, чтобы вы отдохнули, как никогда… чтобы вам у нас понравилось. Вы ценный гость, и его щедрость не имеет границ, если речь идёт о великом отшельнике, — выпалив это, он судорожно вздохнула и глянула на него из-под ресниц. — П-понимаете?
Не совсем.
— Не прикасайся к печатям Старцев, — посоветовал Илай, отпуская её руку. — Я ведь мог поставить не просто защитные, а проклятые печати, которые убили бы любого, кто к ним прикоснётся.
Её глаза расширились, но убегать она не собиралась.
— Такое… возможно?
— Да. — Другое дело, что это сложно, опасно и неоправданно, но он постоянно думал о том, что хочет это сделать.
— Господин, которому ты служишь, должно быть, самый богатый человек на свете.
— Это не так. — «Господин, которому он служит» заперт в ящике и даже не подозревает о существовании телохранителя. О Маяре Илай даже не вспоминал. Он был уверен, что старик уже умер. Должен был умереть, продолжая череду его удач.
— Какой он? Твой хозяин?
— Лучший.
— Ну конечно. Ты ведь… ты бы не стал подчиняться абы кому. Мы с тобой слуги… и возраст у нас один… но ты совершенно другой. Перед тобой заискивает даже мой господин. В то, что ты рассказывал за столом, просто не верится. То есть, расскажи это кто-то другой, я бы не поверила, но ты… Я раньше не видела
