Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
А шестого июня, в день закрытия сезона, грянул гром.
После последнего спектакля сезона – давали, разумеется, «Но Твоя да будет воля…» – как обычно, посидели, выпили и стали расходиться, желая друг другу хорошего отдыха, отличной погоды и богатого урожая. Но Павел, присутствовавший на всех сборах труппы уже на правах непостороннего, затеял спор с Тарасовой. Юля, насторожившись, тоже присела рядом – послушать.
– …вы же убедились, что любой продукт надо уметь продавать! А для этого нужна грамотная маркетинговая политика, – наседал на Светлану Николаевну Павел.
Поначалу она пыталась говорить серьезно:
– У нас же не магазин, Павел Андреевич, тут несколько иное. И условия небольшого города тоже играют роль, согласитесь! Мы и без всякого маркетинга знаем, сколько раз и при какой наполняемости зала может пройти тот или иной спектакль. Зачем нам ваш маркетинг?
– Не соглашусь! – горячился Павел. – Это опять отговорки! Вы поймите: в современном мире большая часть новых продуктов очень быстро сходит с дистанции по причинам, не имеющим никакого отношения к качеству или полезности. Их губит плохая проработка финансовых вопросов и отсутствие грамотной маркетинговой стратегии!
– Да уж какой из меня стратег, Павел Андреевич, голубчик! – сыграла глупую старуху Тарасова, но игру уловила только Юля, а Павел принял все за чистую монету.
– Так вот и я о том же, Светлана Николаевна! Давайте я оплачу вам учебу в Москве, вот, смотрите: семинар по театральному маркетингу в Государственном институте искусствознания. Поезжайте, сами убедитесь, что я прав!
Тарасова взяла протянутую бумагу и, нацепив на нос очки, прочла:
– «Дик Хендрикс. Консультант по менеджменту и маркетингу коммерческих и некоммерческих организаций. Старший лектор по маркетингу Академии искусств в Утрехте, директор маркетинговых исследований для музыкантов и певцов в Агентстве по трудоустройству работников культуры. Является постоянным консультантом Нидерландского импрессариата. В течение двадцати пяти лет был менеджером по маркетингу и генеральным директором Национального балета Голландии и Музыкального театра Амстердама».
Примерно к середине текста Юля окончательно поняла, что Тарасова смеется над Павлом, но Мордвинов кивал в такт каждому слову, очень довольный тем, что директриса вникает так дотошно.
– Павел Андреевич, это же несерьезно! У нас ведь не этот, как его… Нидерландский импрессариат. У нас реалии другие. Хотя я вам, конечно, очень благодарна за такое предложение. Но мне просто совестно брать у вас деньги на такое… – Она замялась, подбирая необидное определение.
– Вы меня простите, Светлана Николаевна, но вы просто-напросто гробите театр своим… – Павел тоже споткнулся. – …своим замшелым подходом к современным реалиям. Тогда, возможно, надо подыскать кого-то, кто не будет так, как вы, прятать голову в песок при слове «рынок». Пусть Юля поедет на семинар!
– Павел Андреевич, а вы не слишком увлеклись? – звенящим от возмущения голосом сказала Юля. – Вы у нас и драматург, и режиссер, и спонсор, и директор. Вот уже и Светлане Николаевне на дверь указываете…
– Юля, Юля… – предостерегающе проговорила Тарасова, уже жалея, что не увела Мордвинова для разговора в свой кабинет.
– Я же хочу как лучше! – возмутился Павел. – Странная у вас реакция!
– Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! – отчеканила Юля, глядя на него сузившимися глазами. – Пойдемте, Светлана Николаевна, домой, нам сегодня по дороге.
– Ах, даже так? – глядя в спину Юле, изумился Павел. – Крепостные, значит, актрисы, да? Да идите вы к чертовой матери с вашим театром!
На этой неприятной, режущей слух ноте и закончился разговор. А с ним – трудный, вымотавший всех и полный неожиданностей шестьдесят девятый сезон.
Конец второго действия
Антракт на этот раз был недолгим, наполнен событиями нетеатральными и по большей части невеселыми. Седьмого июня, будто дождавшись конца сезона, умер Василий Ильич Дружинин. Похоронив его, Антонина Ивановна тоже слегла, и через пару недель после похорон старший сын, невзирая на протесты, увез ее к себе, в Челябинск. Прощались всем театром, понимали – навсегда.
Потом Таня Родионова неожиданно подала Тарасовой заявление об уходе. Никому больше не сказав ни слова, уехала в Москву – якобы там ей предложили место в одном из небольших театров (в чем, впрочем, почти все сомневались). Следом за Таней немедленно сорвался Петька. Поразмыслив и посоветовавшись с мужем, Марианна Сергеевна решила было изобразить серьезное сердечное заболевание, резонно сочтя, что ради возвращения блудного сына все средства хороши, но через несколько дней Петя вернулся сам – осунувшийся, молчаливый, повзрослевший. Он никому так и не рассказал о том, что произошло там, в Москве, между ним и Татьяной. Закрывшись в своей комнате, он сидел целыми днями, уставившись в окно, а то, еще хуже, – просто в пустоту (к ужасу Марианны Сергеевны, на этот раз совершенно неподдельному). А любопытной Ирке, которая позвонила Татьяне в надежде выведать подробности, всегда сдержанная и уравновешенная Таня неожиданно резко ответила, что Пете давно пора повзрослеть, а ей, Ирке, пора научиться не совать нос в дела, которые ее совершенно не касаются.
Получав аттестат, в Москву уехал и Сергей – поступать в театральный. Ссоры, слезы и уговоры не возымели действия, и Юля в конце концов сдалась. К тому же Таня пообещала, что первое время будет за Серегой приглядывать и поселит его у своих знакомых, пока он не сдаст экзамены и не получит место в общежитии. Юля и сама не знала, о чем ей мечтать: чтобы судьба избавила сына от проклятой актерской профессии, чтобы Серега провалился и вернулся домой или чтобы сдал, чтобы попал к хорошему педагогу и добился успеха в этой самой прекрасной профессии на свете. Так и не придя ни к какому мнению, она решила просто ждать, чем закончится дело. Теперь она отчасти даже понимала Петю, можно сказать, товарища по несчастью: его бросила Татьяна, ее – Серега.
Но все же нашлась и одна хорошая новость: к Галине Константиновне Долининой прилетел свататься тот самый немец, с которым она два с лишним месяца назад подолгу любовалась турецкими закатами, а потом, как оказалось, они созванивались. Как они это делали – осталось загадкой, потому что Долинина из своего послевоенного детства помнила только «хенде хох» и еще пару-тройку аналогичных выражений, для любовного общения абсолютно бесполезных. А вот поди ж ты, договорились! Долинина звала немца «мин херц», как во всех советских фильмах величал Петра Первого его сподвижник Александр Меншиков, а он ее не иначе как «майне либе». В связи с этим едва не случились еще одни похороны: Ирка Лаврова в прямом смысле заболела от зависти и едва пришла в себя. Ей помогло выжить только то, что Долинина жениху вежливо отказала, сославшись на занятость в театре. Герр Клаус уехал еще более очарованный и обещал к осени прислать своей «либе» вызов в Германию. Так незаметно и прошло лето.
Третье действие
В последнее воскресенье августа Саша Королева ходила на встречу одноклассников. Обычно она это мероприятие игнорировала – невелика охота встречаться с этими неудачниками, которые наверняка ей завидовали, – но тут вдруг ей позвонил Вовка Горонков. Он после десятого как уехал поступать в Москву, так от него и не было ни слуху ни духу. Правда, его мать, в последние годы работавшая секретарем у директора металлургического завода, обожала всем знакомым рассказывать кстати и некстати об успехах любимого сыночка, и Саша знала, что Вовка окончил юридический, неплохо устроился и зарабатывает тоже неплохо. Но в Надеждинск Горонков приезжал нечасто, ни с кем из одноклассников не общался и уж тем более никогда не был на школьных встречах. А тут вдруг сам позвонил, наговорил комплиментов, вспомнил старые шутки и сказал, что придет только ради Саши.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
