хотя обычно на это уходило тридцать секунд, – просто Доминик благородно не позволил ей пачкать форму и таскал сам, пока говорил на ходу. Так он целых двадцать минут объяснял Бам-Бам, на что способно моджо.
– Моджо, – терпеливо говорил он, ворочая полупустой мусорный мешок, – может вредить человеку всю дорогу.
– И длинная это дорога? – спросила она.
– В сотню километров. В пять сотен. Даже в тысячу, – сказал он, пока она следовала за ним к бордюру. – Скажем, до самой Аляски.
Бам-Бам, стоя на обочине перед мусором, с трудом скрыла, что в голове у нее вспыхнула лампочка. Она нахмурилась. Значит, даже Гаитянская Сенсация знал, что ее муж сбежал на Аляску. Она гадала, слышал ли он еще, что сбежал ее бывший с мужчиной. Наверняка, подумала она. Пожала плечами.
– Лучше молиться за спасение души врага, чем за ее страдания, – сказала она, – но все равно расскажи поподробнее, – и разрешила ему проводить ее до самого метро, рассказывая о магических ритуалах.
В третий раз он «случайно» проходил через ее корпус – корпус 17, у квартиры на третьем этаже в добрых пятнадцати минутах от его жилья в корпусе 9, – теплым вечером, и из окна верхней квартиры доносилась «You Send Me» Сэма Кука. Пришел он с тарелкой гаитянского mayi moulen ak sòs pwa, poul an sòs – кукурузы с фасолевой подливой и курицей. Постучался в дверь с тарелкой и куклой, которую перед этим разорвал надвое. «Сделаю из нее подушку», – объяснил он, затем вручил тарелку и пригласил в кино. Бам-Бам отказалась.
– Я христианка и далека от мирского, – сказала она твердо. – Но завтра утром я иду в Пять Концов. Нам нужны складные стулья. И церковь Горная Скиния одалживает их нам.
– Я думал, Скиния и Пять Концов враждуют, – сказал Доминик.
– Мы христиане, мистер Лефлер. Они слишком громко играют музыку и, преисполняясь Святым Духом, падают, говорят на языках и все такое прочее, – мы таким не занимаемся. Но в Книге Евреев двенадцать-четырнадцать сказано: «Старайтесь иметь мир со всеми», – а значит, и с церковью Горной Скинии тоже. Плюс моя лучшая подруга Октавия служит там диаконисой, и все знают, что полиция хочет закрыть нашу церковь за укрывательство старого Пиджака, который помогал мне подключить стиральную машинку, хоть в жилконторе ее запрещают ставить. Горная Скиния нас поддерживает. Мы всегда ладили.
Таким вот образом зрелище Доминика Лефлера, Бам-Бам, сестры Го и мисс Изи, прущих к боковой двери баптистской церкви Пяти Концов семнадцать складных стульев в старой почтовой тележке, в которой стопки громоздились на два метра в высоту, и предстало глазам сержанта Катохи Маллена, когда он повернул на патрульном «плимуте» к фасаду Пяти Концов спустя неделю после большого праздника в честь Супа. Сестра Го не заметила, как он подъехал. Она стояла к нему спиной. Он следил, как она откалывается от остальных и идет к задней части церкви, берет старую косилку, прислоненную к задней стене, и выходит в поле высокого бурьяна. Косилка была в форме клюшки для гольфа, и сестра Го взмахивала ею высоко над головой, выкашивая сорняки на своем пути. Если бы он подъехал к церкви три недели назад и завидел такое зрелище, сказал бы себе, что женщина похожа на сборщицу хлопка с какой-нибудь плантации. Но теперь он видел женщину, чья длинная спина напоминала ему море у утесов Мохера в округе Клэр – районе Ирландии, куда он однажды приезжал, – море, что нежно упирается в гористый берег. Выглядела она великолепно.
Трое стулоносов у боковой двери заметили его первыми и проворно скрылись внутри, где один за другим снимали стулья и переносили в подвал, не говоря ни слова. Катоха припарковался, вылез из патрульной машины и прошел мимо боковой двери к сестре Го, работавшей в заросшем поле.
Она увидела, как он приближается, а позади него искрится в гавани вода, и остановилась, облокотившись на косилку и подбоченясь. На ней было весеннее платье, расшитое азалиями, – не самая обычная одежда для садоводства, думал он, подходя. С другой стороны, она говорила, что родом из деревни, а женщины из деревни, как он знал по матери и бабушке, не одеваются на выход. Они одеваются и работают в том, что бог послал. Катоха зашел прямиком в сорняки. Когда приблизился к ней, она улыбнулась – маленькой улыбкой, таившей, надеялся он, хотя бы намек на радость от встречи, – потом кивнула на патрульную машину, где на пассажирском сиденье остался его молодой напарник Митч.
– Почему он не идет? – спросила она.
– Тебя боится, – ответил он.
– Мы здесь не кусаемся.
– Это ты ему скажи. В прошлый раз ты его до чертиков напугала.
Она рассмеялась.
– Нам здесь полагается иметь дело с Иисусом, а не чертями.
– Если подумать, он был просто ангелом, пока ты на него не притопнула и не послала в противоположном направлении.
При виде того как на очаровательном коричневом лице заиграл смех и как сосредоточились на нем ее глаза, пока она стояла в платье с азалиями на заросшем дворе, залитом солнцем, он снова почувствовал себя легко. В этот миг он осознал, что весь тридцатидвухлетний опыт в полиции Нью-Йорка и вся профессиональная подготовка в мире бессильны, когда улыбка того, кто вдруг стал тебе небезразличен, находит бантик на ленточке вокруг твоего сердца и тянет за кончик. Он задался вопросом, когда в последний раз испытывал это чувство – и испытывал ли вообще. Хоть убей, не вспоминалось. Стоя по колено в сорняках за старой церковью чернокожих, мимо которой последние два десятка лет проезжал сотню раз, даже не удостоив взглядом, Маллен задавался вопросом, влюблялся ли он хоть когда-нибудь – или любовь, как выражалась его бабушка, есть открытие какого-то волшебства? Он обожал сказки, которые она читала ему в детстве: о королях, странствующих девах, потерпевших крушение мореходах и сраженных во имя любви чудовищах. «Место солнца знает кто?»[37] Это из стиха, который она любила. Может, из Йейтса?
Он заметил, как сестра Го на него смотрит, и понял, что она уже давно ждет, когда он что-нибудь скажет.
– Кажется, Митч потерял интерес к этому делу, – выдавил он.
– Кто?
– Митч. Второй офицер. Мой напарник.
– Ну и хорошо. Я тоже, – сказала она. Перенесла косилку на другую сторону и снова оперлась, выставив одно гладкое бедро. – Или стараюсь. Как ни крути, жизнь идет своим чередом. Сами посмотрите на эти заросли.
– Часто этим занимаетесь?
Она улыбнулась.
– Недостаточно. Их косишь. Они опять вырастают. Опять косишь. Опять вырастают. Такая у них цель. Расти. У всего в этом мире под божьим солнцем есть цель. Все хочет жить. Да и все заслуживает жить.
– Если все
