55
Гектор не пришел ночевать. Я всю ночь проворочалась на широкой кровати в полусонном бреду. Открывала глаза, прислушивалась, но слышала только тишину и мерзкую ночную возню вездесущих бабочек, бивших крыльями по грязному стеклу. Раньше я ее не замечала. Поднялась в норы, стараясь ступать по железной лестнице, как можно тише. Выгребла монеты из тайников и закатала в пояс. Этот день покажется вечностью.
Я пошла в столовую — Санилла уже наверняка на ногах. Из кухни привычно чадило.
— Чего тебе не спится в такую рань?
Я пододвинула стул, села у стойки раздачи:
— Не знаю. Гектора не видела?
Санилла обернулась:
— Так они все еще вчера в доки на разгрузку уехали. Бежали, как на пожар. И твой с ними. Отвыкла спать одна?
Стало немного спокойнее.
— А что там, в доках?
Санилла пожала округлыми плечами:
— А я откуда знаю? Это их, мужские дела. Мне вот, — она потрясла в воздухе сковородой, — вся забота.
Она бросила сковороду, повернулась. Изменилась в лице и подошла. Обхватила мои пальцы мягкими горячими ладонями:
— Да что ты, милая? Ну? Лица нет. Хорошо ведь все. Улетишь, как он и обещал. И забудешь обо всем.
Я кивнула.
— Радоваться надо. Слышишь? Радоваться. Теперь все по-другому будет.
Она поставила передо мной миску с маленькими сладкими пирожками:
— Поешь лучше. Кофе сама налей, — она выставила фаянсовую чашку с потемневшим сколом на ободке.
Я прошла к заварочной машине, долго наблюдала, как в белое глянцевое дно с тихим шипением бьет тонкая коричневая струя, образуя мелкие пузырьки. В воздухе поплыл знакомый запах. Я молча ела пирожки с красным сахаром, цедила кофе. Говорят, сладости улучшают настроение. Сахар хрустел на зубах, но лучше все равно не становилось.
Я допила кофе и отставила чашку:
— Санилла, не знаешь, вернутся когда?
— Кто их знает. Я же не лезу, не спрашиваю. Вернулись — хорошо. Не вернулись — готовить меньше.
— А вдруг что случилось?
Санилла обернулась, округлив черные глаза:
— Да с ума ты сошла что ли? Кто же в дорогу-то себе пророчит? Иди, поспи лучше. Кто знает, может, ночь спать не придется. В ночь, поди, и полетите.
Я вернулась в комнату и опустилась на кровать. Нет ничего хуже ожидания. Делать мне нечего, вещей нет. День тянулся, как нагретая солнцем резина. Я немного задремала, но проснулась и почувствовала себя совершенно разбитой. Все время смотрела на часы, мерила ногами гнилой скрипучий паркет. Вышла на воздух и села на железные ступени лестницы, ведущей в норы, заглядывала в коридор, ежесекундно ожидая увидеть высокую фигуру Гектора.
Стемнело. Котлован накрыло седым маревом. Я больше не ходила на кухню, не хотела слушать болтовню Саниллы. И без того места себе не находила. Вернулась в комнату и села в кресло перед часами — скоро полночь.
Мартин показался в проеме. Прислонился плечом к дверному косяку, привычным жестом накручивая на палец косицу.
— Чего сидишь? Или тоже особое приглашение нужно?
Я подхватила накидку. Не поленился сам прийти — мог и Клопа прислать. Внутри скребло дурное предчувствие.
— Уже?
Он посмотрел на меня влажными глазами:
— Теперь не торопись. Дельце одно есть.
Я напряглась — не понравился ни его вид, ни слова:
— Какое дельце?
Доброволец вошел в комнату, и я увидела за его спиной Бальтазара. Мне уже не нужен был ответ — сама поняла. И Гектора нет.
Я инстинктивно пятилась, а Доброволец решительно надвигался. Вдруг остановился и потер подбородок:
— Нет времени играть, детка.
Он кивнул Бальтазару, и тот зашел мне за спину. Все во мне оборвалось: могла догадаться, что Мартин не из тех, кто просто так спустит обиду. И неизвестно, кому он сейчас больше мстит: мне или Гектору.
Я замотала головой:
— Прошу, не надо. Ты ведь хороший человек.
Он ухватил меня за талию и притянул к себе:
— Человек я, может, и хороший, только умников не люблю. Давно заметил, как ты на него смотришь. Высокородное к высокородному… Куда тебе — снизойти до других. Так мы сами снизойдем, не гордые.
Я пыталась скинуть его руку и неустанно бормотала:
— Прошу, не надо. Прошу. Прошу.
Заглядывала в лицо, пытаясь найти там хоть что-то человеческое, малейшие признаки сомнения, смятение в глазах. Не находила ничего.
— Много слов, детка. Не люблю болтливых баб.
Он вновь кивнул Бальтазару и я почувствовала на лице огромную лапищу, которая едва позволяла дышать. Пальцы омерзительно пахли дарной. Я вцепилась с ладонь, но полукровка завел мои руки за спину, зажал одной рукой, и другой вновь закрыл рот. Мартин потянул вверх подол, и я замычала, забилась, но это вызвало лишь улыбку:
— Надо было соглашаться, пока я предлагал по-хорошему, детка. А теперь — как заслужила.
56
Мартин рывком стянул белье, и я почувствовала его пальцы. Я извивалась, перебирала ногами, чтобы избавиться от этих прикосновений, но это все только злило его. Он раздвинул мои ноги коленом и встал носком ботинка прямо на пальцы. Я задохнулась от боли, пыталась глубоко вздохнуть, но мешала чужая рука.
— Не дергайся — будет только хуже.
Я обреченно замерла. Он сошел с моих пальцев, отстранился и расстегнул штаны, вытаскивая налившийся член. Пару раз провел рукой и плюнул на пальцы. Меня трясло от отвращения. Я вновь безрезультатно дернулась. Бальтазар опустился на кровать и повалил на себя, хватая под колени, чтобы я не могла свести ноги.
Теперь я была совсем беззащитна. Чужая ладонь больше не зажимала рот, но я молчала и старалась смотреть в сторону. Чувствовала, как головка потерлась у самого входа. Мартин вновь плюнул на пальцы, и я зажмурилась. Он хлестко шлепнул меня по заднице, до жжения:
— Не закрывай глаза. Смотри. Еще не хватало, чтобы шлюхи морщились.
Я все еще отворачивалась, и последовал второй удар — сильнее предыдущего. Я заставила себя повернуть голову и открыть глаза. Я ничего не могу сделать. Где же ты, Гектор?
Доброволец будто прочел мои мысли:
— Не надейся. Не придет твой чертов лигур. Я его еще вчера в доки отослал.
Предсказуемо. И расчетливо.
Мартин входил медленно, прикрывая от наслаждения глаза. Пытка явно не будет быстрой. Втиснулся до упора и замер, разглядывая мое лицо. Он опустил руку, пытаясь нащупать чувствительную точку, и настойчиво тер, наблюдая за моей реакцией. Несколько раз толкнулся во мне и потер сильнее, но тело не отзывалось. В его глазах мелькнуло раздражение. Он убрал, наконец, руку, и начал толкаться интенсивнее, но явно намеревался растянуть это унижение.
