Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Но они не дослушали. Папа рассмеялся: «Ну ты у нас фантазёрка!» – а мама ничего не сказала, но у неё сделались такие страшные (полные страха, он из них выливался, как вода из переполненных вёдер) неестественно большие глаза, что она, испугавшись этого страха, как даже уколов и собак не боялась, согласилась с папой: «Да, я это придумала», – и больше ни слова про красивый дополнительный город, никому, никогда, даже лучшим подружкам ничего не рассказывала ни про белый дворец, ни про жёлтую розу, которую ей подарила старушка из дома на якобы пустыре, ни про дерево-столб, ни про реку земляничного цвета никто от неё не узнал.
Позже, конечно, и сама поняла, что это были фантазии, почти перестала о них вспоминать; а что между страницами книг иногда попадались засушенные разноцветные листья, собранные под тем самым волшебным столбом – подумаешь, великое дело, мало ли откуда их ветер во двор принёс. Только имя реки земляничного цвета – Вердекрэй – почему-то запомнила навсегда; ладно, не «почему-то», а по понятной, хоть и глупой причине – это детское слово приносило удачу и защищало, как талисман. Вот правда, вроде, ясно, что глупость, она и сама не верила, но всё равно повторяла его про себя перед каждым экзаменом, чтобы вытянуть лёгкий, вызубренный билет, и если шла одна в темноте, чтобы пьяные не пристали, и в больнице, когда ждала операцию, вроде бы, пустяковую, но она панически боялась наркоза, думала, это как умереть.
Однако осталась жива (никто и не сомневался, подумаешь – аппендицит). Но всё равно ещё долго была уверена, что избежала смертельной опасности, волшебное слово спасло. Потому что если не верить в своё волшебное слово, спасающее от ужасных бед, жить будет слишком уж страшно, и не останется вообще ничего интересного. Жизнь и так становилась всё скучней и скучней. Она закончила школу, поступила в Политехнический, по знакомству, потому что там работала мама, а у неё был так себе аттестат. Родственники помогли устроиться на работу в НИИ, хорошее было место – много свободного времени, можно читать и вязать, зарплата, как все говорили, довольно большая для женщины, плохо только, что добираться долго, с двумя пересадками, приходилось очень рано вставать.
В двадцать четыре вышла замуж за бывшего однокурсника, невысокого, рыхлого, флегматичного, как сама часто думала, «лопуха», потому что – ну, надо, все подружки уже были замужем, а её больше никто не звал. К тому же у жениха была собственная жилплощадь, целых две комнаты в коммунальной квартире, мало кому так везёт, а у этого бабка вовремя умерла.
В ЗАГСе, когда увидела в зеркале нелепую пару – его в тесноватом блестящем костюме и себя, завитую, накрашенную, в слишком пышном платье, похожем на торт, так ужаснулась – не хочу! пожалуйста! Можно, это не буду я? – что чуть не сбежала, теряя туфли и розы, бормоча своё бесполезное заклинание «вердекрэй», но конечно осталась: надо, нельзя, люди смотрят, гости собрались, заказан зал в ресторане, да и некуда было бежать, просто некуда. И вещи от родителей в его квартиру уже перевезла.
Может, и правильно, что не сбежала, лопух оказался хорошим мужем, добрым, непьющим, лучше, чем у подруг. Защищал её от родни и коммунальных соседок, мыл за собой посуду, не ворчал, что она лентяйка, все вечера напролёт валяется с книжкой, сам точно так же запойно читал.
Рожать боялась даже больше, чем операции и наркоза; оказалось, боялась не зря. Этот кошмар затянулся почти на целые сутки, от боли чуть с ума не сошла, даже своё волшебное слово забыла, помнила только, что это было имя реки земляничного цвета, глупая бессмысленная, невозможная, в детстве зачем-то придуманная река.
Ничего, родила в итоге, как все рожают, без всяких волшебных слов. Но придуманная река оказалась важнее. Очень мучилась, что не может вспомнить, как она называлась. С неприязнью косилась на новорожденного сына, к которому ей теперь полагалось испытывать любовь. Все матери любят младенцев, об этом в куче книжек написано, и все знакомые женщины говорят, но она ничего не чувствовала, кроме растущей с каждым днём неприязни, не могла простить младенцу пережитую боль, целые сутки боли, такой невыносимой, ужасной, что забыла волшебное слово, имя реки земляничного цвета, которая больше, важней, значительней, чем любая любовь.
Никогда не любила домашние хлопоты – убирать, мыть, готовить, стирать, мгновенно уставала от этого бессмысленного труда. А с младенцем хлопот стало больше – так много, что это хуже всякой боли сводило с ума; оставаясь одна, когда муж уходил на работу, она в голос выла, прямо с утра, потому что впереди был день, заполненный ненавистным трудом, и никакого просвета долгие годы, вечность, отдохнуть теперь не дадут никогда.
В конце концов, она нашла способ спастись от ненавистной работы. О послеродовой депрессии тогда ещё мало кто знал, но опытные врачи потом говорили безутешному мужу: «Так бывает, тут ничего не поделаешь, никто не виноват, скажите спасибо, что ребёнка оставила, многие детей с собой забирают, вам ещё повезло». Хотя взять с собой младенца ей бы в голову не пришло, зачем он нужен, она же не от кого-то, а именно от него убегала, спасалась, когда распахнула окно и нырнула в земляничные воды реки, чьё имя, конечно, сразу же вспомнила и громко крикнула вслух, смеясь от охватившего её облегчения, захлёбываясь сладкой, солёной, горячей, как кровь водой: Вердекрэй!
* * *
Второе имя Вердекрэй, – беззвучно, не шевеля губами, шепчет Эльжбета. – Вторые врата открываются, имя произнесено.
Это так странно, невыносимо – ликование, ужас, облегчение, боль, всё вместе, в одном восхитительном мучительном вдохе – что она замирает, останавливается посреди улицы, прямо на переходе, автомобили раздражённо гудят, а Эльжбета стоит и смеётся, она уже давно научилась смеяться в те моменты, когда хочется зареветь.
Спутник, влюблённый в неё мальчишка, встревоженно спрашивает: «Ты чего?» «Просто от счастья, – отвечает Эльжбета. – Потому что мы с тобой живы, а жить удивительно хорошо».
Мальчишка тоже смеётся, подхватывает Эльжбету на руки, и уносит с проезжей части на другую сторону улицы. И не в силах расстаться со своей тяжкой, но сладкой ношей, дальше куда-то, не разбирая дороги, несёт.
«Он хороший, – думает, обнимая мальчишку, Эльжбета. – Самый лучший на свете. Даже жалко, что нельзя ему рассказать, как на пороге между жизнью и смертью было названо имя, и что бы это ни означало, чем бы дело ни кончилось, вот прямо сейчас открываются мои – наши, общие, вечные, но всё-таки только мои – вторые врата».
* * *
Он был бешеный. С детства так о нём говорили, с тех пор, как шестилетнего заперли в наказание в комнате, а он выбил декоративное дверное стекло и протиснулся в коридор, изрезавшись осколками так, что бабка, увидев его, грохнулась в обморок, хотя порезы были совсем нестрашные, неглубокие, только крови много, ну так подумаешь – кровь. С тех пор его никогда не наказывали, только аргументированно объясняли, почему так не надо, когда делал что-то не то; с ним этот номер проходил гораздо чаще, чем с другими детьми, он был умным мальчишкой и умел договариваться. А сдаваться в безвыходных обстоятельствах – нет, не умел. Просто не имел права. Этого меч бы ему не простил.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
