Находишь всегда то, что не искал.
Закон МэрианнаС утра он снова проник в больницу. Подмигнул сестричке на посту и прошествовал в палату. И теперь, большой и внушительный в белом халате, сидел на стуле у кровати и держал ее за руку.
Вряд ли он смог бы ответить себе, что он здесь делает. Вчера он поклялся, что отойдет в сторону, пусть Мельник разбирается сам. Сколько можно – и главное никакой благодарности. Подкинули ему «Смерть Марата», а он даже трубку не берет. Хватит!
Он держал Лару за руку, рассматривал ее бледное лицо, глубокие тени под глазами, запавшие щеки. Ей, конечно, пришлось несладко. Шарахаться от любой тени, прятаться за углами, не сметь поднять глаза… Возможно, чувство вины. Не похожа она на хабалистую Анфису, для которой все трын-трава… было. Интересно, она тоже участвовала в аферах Яника? А Лара похоже сломала себе жизнь.
Он задавал себе вопрос: смогла бы она разобраться с Ребровым? Если он загнал ее в угол?
Насколько он мог судить, нет, она, скорее, сбежала бы. Такие, как она, всегда сбегают. Мчатся, куда глаза глядят, как загнанное животное…
Он так задумался, глядя на нее, что вздрогнул, когда она открыла глаза и взглянула на него в упор.
В лице ее ничего не дрогнуло, и он подумал, что она его не видит. Смотрит, но не узнает. Не включились связи, она еще в полубессознательном состоянии.
– Лара, – позвал он негромко. – Лара, вы меня узнаете?
Губы у нее шевельнулись, он видел, что она хочет что-то сказать. Похоже, узнала. Значит, соображает. Он почувствовал облегчение.
– Лара, – повторил. – Это Олег…
– Олег… – ей удалось произнести его имя. – Где я?
– В больнице.
– Почему?
– Была авария, Лара. Вы возвращались из театра…
– Кирилл знает, что я здесь? Где он?
– Лара… – Монах запнулся. – Вам не следует говорить, вы еще очень слабы.
– Кирилл умер?
Монах опешил. Пока он прикидывал, как сказать ей, чтобы не напугать, она почувствовала…
– Да, Лара, Кирилл умер. Он спас вам жизнь…
Она сглотнула:
– Кирилл… бедный… – Отвернулась к стене и заплакала.
Она его не любила, а он спас ей жизнь, он был хорошим мужем…
– Что вы помните? – спросил Монах. – Лара!
– Машина сзади, Кирилл толкнул меня в сторону, я не поняла… упала и ударилась. Было больно… Больше ничего не помню. Сколько я здесь?
– С позавчера. Вас привезли около часу ночи. Как вы себя чувствуете? Что-нибудь болит?
– Ничего не болит. Трудно дышать. Вы не могли бы убрать… – Она чуть повернула голову, указывая на капельницу. – Олег, пожалуйста!
Молоденькая сестричка всунула голову в дверь и прошептала громко:
– Илья Васильевич! Обход! Уходите!
– Олег, подождите! – Лара смотрела на него умоляюще, и Монах дрогнул.
– Я приду после обхода!
– Олег, заберите меня! Я не хочу здесь!
– Лара, вам нужно…
– Я умру! Я здесь умру… Принесите мне одежду, возьмите в спальне… что угодно! Кроссовки… Я не могу больше… Мне страшно! Пожалуйста, Олег!
Она говорила быстро и бессвязно. Руки ее вцепились в одеяло.
– А ключ? – только и сказал Монах.
– В сумочке! Мои вещи… ключ там! Олег! Ключ!
Она стала задыхаться; Монах похолодел. Бросился к вешалке в углу, отгороженной ширмой; там висел белый халат и какая-то одежда. Там же висела черная замшевая сумочка на длинной цепочке. Он сдернул сумочку с крючка и открыл; ключ он нашел сразу. Повесил сумочку обратно и поставил ширму на место.
– Лара, я взял ключ. Успокойтесь, вам нельзя волноваться.
«Вам нельзя волноваться!» Волшебные слова, которые способны вызвать приступ истерики у того, кому нельзя волноваться.
Она снова заплакала – смотрела на Монаха и беззвучно плакала. Он поспешно вышел в коридор, бросив на прощание:
– После обеда!
– Господи, ну и размазня! – сказал он себе, падая на скамейку в больничном парке. – И что ты собираешься с ней делать? Выкрасть из больницы? Что значит, выкрасть, она взрослый человек! Захочет, уйдет сама. Лично я ее понимаю, я бы там тоже не выдержал. А ты всего-навсего пойдешь у нее на поводу и принесешь одежду. Майор сотрет тебя в порошок, если узнает. Конечно, узнает! Насчет чувства юмора вопрос спорный, но чутье у него дьявольское!
Дверь подалась с ходу – он выбрал правильный ключ из трех, болтающихся на кожаном брелоке с тисненой картинкой кривого дома Гауди и надписью «Барселона».
Оглянувшись, он вошел и осторожно закрыл за собой дверь. Прислушался.
Тут было удивительно тихо. Тяжелая металлическая дверь отсекла все посторонние шумы.
Монах встал на пороге гостиной. Здесь они сидели еще пару недель назад или чуть больше.
Красивая комната, немного пусто. Лара говорила, что занята обстановкой, покупает по Интернету… Кирилл хотел купить «Голубую женщину», место ей как раз между окон, напротив двери. Яркое, голубое с оранжевым пятно…
…Он встал на пороге спальни. Полумрак, шторы задернуты. Он вспомнил, как они с Добродеевым «брали хату» Реброва… Домушники!
Громадная кровать под зеленым атласным покрывалом… супружеская. Теперь уже нет. Кирилл не вернется, Лара осталась одна.
На одной из тумбочек, справа, ночник в виде гнома, вазочка с шоколадными шариками, книжка, заложенная пилкой для ногтей; на другой – стакан с водой и блестящая упаковка лекарства.
Он сдвинул панель шкафа и застыл, соображая, что взять. Остановился на белых джинсах и черном легком свитере.
Держа вещи в руках, чертыхнулся и пошел в кухню искать сумку. Нашел большую холщовую торбу в прихожей, сунул туда одежду; вытащил из забитого обувью шкафчика бежевые сандалии, сунул туда же. Застыл у двери, прислушиваясь, и нажал на ручку…
В больницу он доехал на такси; на месте попросил водителя подождать и пошел умыкать Лару.
Он зашел в палату, положил на стул торбу и спросил:
