Книга Ты родишь мне ребенка - Вероника Колесникова

Я смотрю в его темные, страшные, налитые кровью глаза и понимаю: пути назад нет и не будет. И, наверное, никогда не было.

Мы прошли все круги своего ада для того, чтобы оказаться здесь, в этой точке небытия, после которого есть только два пути: или в ад, или в рай. Другого не дано, не бывает другого исхода, потому что таких страстей итог бывает трагичен.

Он глядится в свое отражение в глубине моих глаз, которые всегда были для него как зеркало, показывая только правду, незамутненную и чистую, и будто бы не узнает себя. Хмыкает дьяволу внутри, который давно поселился в его душе, давая подсказки, как лучше жить, как легче довести ни в чем не повинную душу до врат ада, усадить ее в наполненный обжигающей лавой котел и довести до такого невероятного кипения, что с тела слетает шелухой все, оставляя только одно – ненависть.

Я в тысячный раз жалею, что не достала из комода в холле пистолет. И, пока он держит меня за шею, слушая сильными, могучими пальцами мой пульс, оценивая его стокатто, фиксируя по счетчику Гейгера, прокручиваю в сознании тот день, когда он мне его подарил.

Его слова.

Его ужимки.

Его уверенность в том, что этот подарок мне запомнится навсегда.

Что ж, в тысячный раз он оказался прав. Жестоко прав.

Почему-то для меня правда всегда оказывается очень безжалостной, невероятно разрушающей, и потому мы с ней давние враги. С тех самых пор, когда я решила пойти по пути комфорта, наименьшего сопротивления, по словам сестры продав душу дьяволу за кусок хлеба, правде не место в моей жизни. И за это я каждый раз плачу самую высокую цену. И, клянусь, в этом счете я в проигрыше.

Он хохочет как ненормальный, когда я говорю ему, что меня ему обмануть не удастся.

— Тебе не место в этом доме! Убирайся! — кричу, а сама еле держусь, чтобы не разреветься от души, навзрыд, как плакальщица на похоронах, которая уже опустила руки. Держусь, потому что мне нельзя сдаваться. Теперь уж точно нельзя.

— Даже не подумаю, любимая, — он специально выделяет последнее слово, вдавливая в него весь яд, скопившийся за все время нашего знакомства.

А потом вдруг прислушивается. Замолкает и слушает тишину.

И я тоже замираю вместе с ним: я слышу, как на втором этаже, в детской комнате, проснулся сын.

Его голосок еще слишком невесом, слишком прозрачен, он будто бы звучит на ультразвуке, и похож скорее на писк котенка, чем на рев новорожденного малыша.

Но это исчадие ада каким-то образом слышит его. Слышит и тут же преображается, реагирует так, как не должен реагировать: все его тело начинает бить крупная дрожь.

Он резко отпускает меня, и, будто зомби, идет по направлению к лестнице.

— Стой, стой! — мои слова даже не долетают до его сознания, до него самого – они опадают малюсенькими снежками, разбиваются о его железную спину, защиту, не потревожив хозяина сильного тела.

— Уходи, уходи! — кричу, надрываюсь, вцепившись в рукав его пиджака. Но он только отводит меня рукой. — Ты не должен! Оставь нас! Оставь меня в покое! Зачем ты пришел сюда?!

Рыдаю уже в голос, не сдерживаясь, но ему все равно. Он медленно поднимается по лестнице, я семеню за ним, безрезультатно пытаясь удержать. Готова упасть в ноги, чтобы остановить этот танк, эту машину, но знаю – ему все равно.

Прямо у дверей детской комнаты он поворачивается, бросает на меня черный взгляд, в котором кипят котлы ада, обливает сумасшествием и говорит тихо:

— Я же говорил, что вернусь. Даже с того света вернусь за тобой. И за ним.

И только он хватается рукой за посеребрённую ручку двери, намереваясь открыть ее и увидеть мое единственное сокровище, моего единственного маленького мужчину, которого я люблю безоговорочно и навсегда, с самой секунды его недавнего рождения, я выхватываю с комода вазу и обрушиваю прямо на его голову.

Он даже не успевает ничего сказать, среагировать…падает как подкошенный прямо к моим ногам, а по полу течет вода от цветов, которая в темноте коридора кажется темной, тягучей бордовой кровью.