Однако Шарль отнюдь не был обманут видимой учтивостью Магдалены. Он искренне не понимал, почему она остается равнодушной ко всем его усилиям втереться к ней в доверие. Обычно женщины легко поддавались его чарам и той куртуазной игре, в которой он был большим мастером. Он ничем не напугал ее, ни разу не обнаружил своего пыла и, кажется, прозрачно намекнул, что всего лишь отдает дань традиционному флирту, которым так приятно скрасить уединенное существование. И при этом был убежден, что она вежлива с ним исключительно по настоянию лорда де Жерве, потому что чувствовал ее омерзение, брезгливую дрожь, когда стоял слишком близко. Но все это ни в малейшей степени не уменьшало его желания. Мало того, лишь добавляло задора и пришпоривало стремление добиться своего. И не важно, что она испытывала к нему. На его решение похитить ее это нисколько не влияло.
Гай де Жерве тоже был загадкой. При всем том, что его гостеприимство было безупречным, он явно не доверял гостю. Но почему? Какая причина не верить человеку, протягивающему руку дружбы? Борегары ни разу не попытались отомстить с той самой ночи в крепости Каркасон. О том поражении знали только они и Джон Гонт, и именно он теперь бросил им перчатку в образе этого ребенка, плода любовной связи Ланкастера и Изольды де Борегар.
Но как почти с самого начала ожидал Шарль, де Жерве смотрел в корень вещей. Его, должно быть, предупредили о возможной попытке де Борегаров сделать ответный ход. Д'Ориак был далек от того, чтобы недооценивать противника. Предупрежден — значит, вооружен. И Гая де Жерве не так-то легко будет выманить из замка.
Но Шарль был уверен, что тайная связь Магдалены и де Жерве может сыграть ему на руку. Нужно только знать, как именно использовать эти сведения. Чей-то смертный грех может стать мощным оружием осведомленного человека.
На двенадцатый день своего визита он решил, что пока ничего больше не добьется, и за ужином уведомил хозяина о своем отъезде наутро.
— Вернетесь в Руссильон? — осведомился Гай. — Дороги сейчас очень плохи для путешествия.
— Нет, отправлюсь в Париж, засвидетельствовать свое почтение королю. До столицы всего восемьдесят миль, а тамошние дороги содержатся в хорошем состоянии, — ответил Шарль и обратился к Магдалене: — А вы, кузина, когда разрешитесь, вероятно, тоже захотите увидеть Париж и представиться королю Карлу Французскому?
— Думаю, это уместнее сделать моему мужу, — спокойно ответила Магдалена. — Если, разумеется, перемирие между нашими странами будет продолжаться.
Шарль понял свой промах и поспешил исправиться:
— Семья вашей матери присягала на верность королю Франции, и я всего лишь хотел сказать, что и вам, как хозяйке замка де Брессе, следует принять двойное подданство. Само собой подразумевается, что ваш муж так и поступит.
— Так вы утверждаете, что у моего мужа двойное подданство? — спросила она, играя коркой хлеба. — На каком основании?
— Между нашими странами нет ссоры, — поспешно вмешался Гай, молясь, чтобы Магдалена не обратила внимания на непростительную ошибку Шарля, — так что сейчас вряд ли уместно говорить о каком-то подданстве.
В голосе прозвучали предостерегающие нотки, и этого было достаточно, чтобы Магдалена немедленно закрыла рот, хотя перед этим искренне наслаждалась перепалкой. Сомнительно, чтобы кузен ничего не ведал о событиях в Англии! Наверняка ему известно, что английский король отказался брать выкуп с Эдмунда и в знак своего благоволения дал в жены девушку из королевского рода Плантагенетов, чтобы купить его безоговорочную преданность английской короне.
— Совершенно верно! — воскликнул Шарль со смешком, стремясь не меньше своего хозяина поскорее сменить тему. Правда, дама, кажется, не заметила ничего странного в его речах, но вот как насчет Гая де Жерве? — Клянусь, леди, вы придете в восторг от Парижа. Это поразительный город!
Магдалена послушно кивнула и снова замолчала, сбитая с толку предупреждением Гая. Ночью, когда Гай пожелал Стивену и Теодору спокойной ночи и дверь за ними закрылась, она немедленно раздвинула занавески и нетерпеливо осведомилась:
— Почему ты не хотел, чтобы я говорила о подданстве Эдмунда?
Гай в длинном халате сидел под окном, просматривая документы. Значит, она не заметила, как Шарль едва ли не впрямую проговорился, что знает о гибели Эдмунда. Знает, что его уже нет в живых и, следовательно, он не может представиться королю Карлу Французскому. Гай облегченно вздохнул, сделал вид, что обдумывает ее вопрос, и повернулся к кровати. Магдалена сидела в подушках, обхватив поднятые к подбородку колени, и с тревожным любопытством смотрела на него.
— Пусть Шарль твой кузен, но, как все де Борегары, неистово предан Франции. Не вижу смысла вступать в бесполезные дискуссии.
Магдалена снова вспомнила, что Гай взял на себя труд обнаружить имя и родословную человека, заговорившего с ней в Кале, хотя на первый взгляд не обратил на эту встречу особого внимания. Ее с новой силой поразило ощущение чего-то неладного.
— Мне кажется, тут другое, — вырвалось у нее.
— Хочешь сказать, что я лгу? Золотисто-рыжие брови недоверчиво приподнялись.
— Нет, конечно, нет, — поспешно заверила она. — Но по-моему, ты мне не все сказал.
— Возможно, посчитал, что ты услышала все тебе полагавшееся, — очень мягко ответил он. Магдалена покраснела.
— Я не дитя, господин мой.
— Не дитя, — согласился он, — и поэтому должна понимать всю опрометчивость попыток обсуждать такие скользкие темы, как подданство, преданность и верность королям, да еще с тем, который может оказаться как другом, так и врагом, в зависимости от обстоятельств.
— Ты тоже не доверяешь ему, — с упреком бросила Магдалена, забыв о своей обиде и возвращаясь мыслями к более спорным вопросам.
— Я никогда и не утверждал, что доверяю. И сказал только, что ты должна доверять мне.
— Но ты упрекал меня за мои страхи.
— За дурное поведение, ставшее следствием твоих страхов, — поправил он.
— Но почему семья матери так ополчилась на меня? — Магдалена нахмурилась, теребя стеганое покрывало. Распущенные волосы скрывали ее лицо. — Рим признал, что моя мать была замужем за отцом. Неужели между родами существовала какая-то вражда?
Сказать ей правду? Снова и снова задавал он себе этот вопрос, гадая, сколько еще удастся скрывать от нее прошлое. И все же не мог заставить себя сделать это. Не он, а Джон Гонт обязан рассказать дочери всю историю. И без того Гай слишком часто подставлял плечи под его бремя. Он никогда не забудет, как мучительно страдала Магдалена, узнав о своем истинном происхождении. Больше он не подвергнет ужасному испытанию ни ее, ни себя.
— Это просто вопрос политики, — пояснил он. — Семья твоей матери стояла за Францию, а семья отца — за Англию, и теперь обе стороны стараются заручиться твоей преданностью. Теперь, овдовев, ты стала полновластной хозяйкой владений де Брессе.
