Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
– Ты почему такой чумной-то?!
– Завтра в милицию поеду… Всё уж готово… Акт подпишу. Составлю протокол. А протокол-то я уж и составил!
Молчит Николай Андреевич, смотрит: то на воду на стрежне, то на ледок возле берега, поднял глаза к небу – то голубое-голубое, перевёл их на рыбака, сморщился – век бы его, наверное, не видел.
– Ну, так и что?
– Чё – что?
– И кто? И где? – % сквозь зубы спрашивает Николай Андреевич.
– Там, в протоколе, всё расписано, – отвечает Василий. Мордушку в реку опустил. И говорит: – А пока, ты извини уж, права не имею разглашать… Закон – не дышло.
– Когда ты в город?
– Завтра. Я же сказал, что всё уже готово…
– И я там буду!
Вернулся Василий домой, ухи сварил, позавтракал в одиночестве – бабушки не было, ушла куда-то, может, грозилась тут, «в болотишко» за клюквой сбегать – и сел за стол бумагу составлять. Такой она, бумага эта, получилась:
«Акт дознавания. Дело номер 1.
Гусь домашний. Произошёл от дикого. Цвет оперения серо-белый. Ноги красные и лапчатые – как у утки – ласты. Нос длинный и плоский, тоже красный. Хорошо плавает обычно, неплохо бегает. Может летать, но делает это, в силу каких-то психологических причин, редко. Самка сидит на яйцах, самец её охраняет, вид защиты – щипается. Выводок достигает иногда двадцати штук, хотя яиц в гнезде может лежать и больше, случаются болтуны.
Травоядный. Но желудочно-кишечный тракт этой птицы устроен так, что для переработки склёванной ею пищи ему необходимы камешки.
Камешки – галька, она же – гравий. На дороге – камешки, на берегу – галька, а гравий – как строительный материал. Всё, что крупнее, то – булыжник.
Пятнадцатого сентября сего года, в пятницу, гуси гражданки Стародубцевой М. И., в дурных делах не замеченной, если не считать худого обращения со словом, в количестве семи особей, все уже взрослые, плавали на кемской старице, по берегу которой, заросшему таволожником и смородинником, носился с азартным лаем кобель – лайка, бусого окраса – гражданина Карабана, имя которого не установлено, но место проживания известно – Ялань, кстати, использующего активно неразрешённый законом способ лова: сети с мелкой ячеёй и самолов бросает в реку, бегает кобель, как выше было сказано, по берегу и лает, чем и не позволяет птицам выйти с водоёма. В связи с чем домой птицы вернулись поздно. Шли гуртом, как и всегда.
А в это же время:
Администратор села Сретенского, Валюх Николай Андреевич, в прошлом агроном и парторг, человек добропорядочный, отзыв о нём соседей положительный, подвёз к своей усадьбе на колхозном автомобиле марки ЗИЛ-130 и вывалил возле забора кучу гравия, что есть и – галька, сам же подался спать, как сообщил, и спал, судя по всему, как убитый, с людьми такого складу бывает: стреляй рядом с ними из пушки – не добудишься, даже во сне и умирают иногда, в сон провалившись глубоко, но к делу это не относится, только: коли так крепко спит – совесть чиста, не гложет, значит, душу.
Уловили слухом, а слуху гусей, давно замечено, в римской истории ещё, очень чуткий, как падает из кузова самосвала на землю галька, она же – гравий, гуси, вместо того чтобы идти домой, где заждалась их уже обеспокоенная не в шутку хозяйка, приблизились всем гуртом к куче и, имея в том сильную потребность, принялись клевать и поглотили почти всё до камушка, остатки к делу можно приобщить, если понадобится, после чего отправились грузно назад, но не на старицу уже, та чуть подальше, и опасаясь Карабановой собаки, а на Кемь, в воде теперь, согласно инстинкту, нуждаясь. А спрыгнув с берега в реку, и потонули, что и естественно, в силу закона физики, обладая в себе весом, во много крат превышающим свой собственный, рассчитанный на водоплавание природой. Такой излишек ею не учтён, не предусмотрен. На берегу, ниже злополучного плёса метрами трёхстами с небольшим, были обнаружены белые перья и пух, по принадлежности несомненно гусиные. И ночевавший, хоть, правда, и подвыпивший чуть, неподалёку, в балагане, как индеец, выше упомянутый уже, браконьер из Ялани, Карабан, немедленно в ходе расследования опрошенный, доложил, что отчётливо слыхал, как, прежде чем пойти от тяжести на дно, вскрикнули тревожно птицы, по крику – гуси, спутать было невозможно. Глубина реки в этом месте исключает, к сожалению, возможность поисков затонувших – весьма великая – омут.
По прямому заявлению гражданина Валюха Н.А. и косвенному гражданки Стародубцевой М.И.
дознание провёл участковый с. Сретенского, младший сержант запаса, Буздыган Василий Остапович.
Улики прилагаются:
Перья большие – восемь экземпляров. Пух – около десятка.
Остатки гальки, с горстку наберётся, велено будет, подвезу.
Свидетель Карабан от показаний своих не откажется – работа с ним проведена.
01.10.98
Буздыган
За качество бумаги прошу извинить. Другой не имеется. Мыло было в ней завёрнуто – стерильна».
Утром следующего дня, заняв денег на дорогу у соседки, Валюх Надежды Алексеевны, и пообещав ей на неделе расплатиться свежими хариусами или малосолёными сижками, уехал Василий в Елисейск.
Следом туда же укатил и Николай Андреевич.
И домой они по разнице вернулись к вечеру: один на рейсовом автобусе, а другой – на самосвалишке колхозном.
Ну а назавтра, не таясь, с каном розовым через плечо и с лёгким, высушенным под навесом сосновым удилищем в руке, мимо дома, где живёт с семьёй глава местной администрации, шёл Василий Остапович Буздыган, не торопился, на Кемь – окунь скопился в омутах, клевать, сказал тут кто-то, жорко начал.
И как бы вместо предисловия и послесловия, или Иезуитская месть несостоявшегося участкового
Полещуку Борису Николаевичу
Молодым, но и не юношей уже, а вполне зрелым человеком, определённо – неженатым: ничего такого, что опорочило бы его – и не напрасно, а заслуженно, – за ним из прошлого не потянулось, ни в виде покинутой им где-то подло и разыскавшей наконец его семьи, ни в форме настигших его требований алиментов, нет, ничего, и до сих пор вот никакого отголоску, был бы нечист, давно бы как-то да аукнулось, – с «волчьим» военным билетом, выданным ему по случаю его, со стороны даже заметного, плоскостопия, после окончания им сельскохозяйственного техникума в Исленьске, распределился Николай Андреевич Валюх по разнорядке в Сретенское, о котором раньше и не слыхивал, пожалуй, – глушь несусветная – для горожанина-то, – захолустье, и пожалеть бы его только, но долг есть долг, не отмахнуться было: коммунист, – сменив тут, в Сретенском, изрядно уже состарившегося и одряхлевшего на земледельческой ниве агронома – тоже, кстати, не из местных, а из бывших, царских ещё, колодников, – перебравшегося бесшумно сначала, как на промежуточную станцию, на пенсионный, в сорок рублей, советских ещё, отдых, а затем, сутки какие-то спустя, и на – конечный пункт, пункт назначения – вечный покой, но безо всякого уже пособия, на беззаботное иждивение, и уже там, на тихой боженивке, ель среди кладбища – под нею, в переплетении корней, мир его праху, зачерствевшему, как мумия, во время долгой жизни в северном, сибирском климате – в Магоге, к тому же – больше-то всё как? – больше-то всё ведь под открытым небом, словно в бою, – и в пылкий зной, и в стужу хлёсткую, и в дождь косой, и в слякоть хилкую, – от поля к полю, на коне, а чаще-то – пешком по бездорожью, – вот и забыгал. Авив Георгиевич Фонфельд-вальдундвисенмишунг – так прозывался старый агроном, пока был жив, – жил, горемыка, бобылём, век вековал, как перст, и помер одиноко, огорчив крепко привыкших к нему, как к стёклам в окнах своего дома, сретенцев, – а после смерти так – значительно короче: «А. Г. Фонфельд…» – не хватило места на могильной тумбе многобуквенной, едва ли не как азбука, его фамилии – кто только и писал, какой беда-художник, – выползла длинно с тумбы в воздух, в сумерки под елью, будто ус у императора Вильгельма прусского на фотографии – за рамку. Как отразилось это на покойном – пока тайна. Из немцев был – так представляется: рыжую бороду носил, как Фридрих Барбаросса, в ней и скончался, как кержак, с ней, посивевшей, и земле его предали, будь она, земля сибирская, ему, наверное, уже и не чужая, пухом. О нём достаточно.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74
