В доме тихо. Я специально оставил дверь в свою комнату приоткрытой. Отчим ничего не обещал, но я рассчитывал, что мать он теперь не тронет. Дотерпит до завтра. Но я должен был убедиться. Убедиться, что он выполнит свою часть соглашения.
Телефон запищал где-то в час. Я стал, по ходу, задремывать, и решил сначала, что это будильник. Прихлопнул мобилку ладонью, чтоб заткнулась, и только потом сообразил, что еще ночь. Глянул на экран. "1 сообщение от Жаворонка". Я аж на кровати взвился. Открыл смску: "Мне плохо. Жду тебя". Ёпт! Свесил ноги с кровати, штаны схватил — и тут задумался. Если Сева узнает, что я смотал из-под ареста… Все, на что мне сегодня пришлось пойти, будет зря. И второй раз этот номер не прокатит. Послушные папочкины мальчики не сбегают из дома по ночам. И не плюют на папочкины заперты.
Я снова взял телефон. "Где ты? Что случилось?". Смска отправилась во вселенную с тихим "Уи-ип!" Но я не мог просто сидеть и дожидаться ответа. Влез в джинсы, подошел зачем-то к окну. Поднял жалюзи, впуская внутрь лунный свет. Блин! Я сплю, или это глюк? На нашем причале стоял кто-то. В полумраке да издалека было ясно только, что это подросток. Джинсы, худи, капюшон на голове. Стоит по колено в тумане и смотрит на озеро. А озера нет. Дым один серебрится и кратерами заворачивается. Луна над ним низко висит — здоровая такая хлебная горбушка в зеленой плесени. Паренек на этом фоне — темный силуэт, вырезанный из ночи. Якоб?
Я тряхнул головой, но призрак не пропал. Почему она не отвечает? А вдруг уже не может ответить? Вдруг с ней случилось что-то, и я единственный, кто об этом знает? И вот сижу тут, трясусь за свою, шкуру, а Лэрке… Лэрке…
Короче, влез я по-быстрому в кенгуруху и в коридор. Прошелестел на цыпочках до родительской спальни. Прислушался. Ничего, только сонное похрапывание. Кажется, Сева. Авось пронесет. Спустился вниз, бесшумно отпер дверь. Велик решил не брать — только навернешься по темноте да туману. Потрусил по дорожке вниз. План был проверить для начала, дома ли Лэрке. Но так далеко бежать не пришлось.
На наших мостках действительно тусовался кто-то. И рассеиваться дымом вроде как не собирался.
— Эй! — крикнул я, подойдя ближе, и врубил фонарик в телефоне.
Паренек обернулся, капюшон соскользнул, и…
— Лэрке? — я чуть на траву не сел.
— Джек?! — она прикрыла ладонью глаза, заслоняясь от света. — Ты что тут делаешь?
— Я… — и тут я заметил это. Ее пальцы — распухшие, посиневшие. Темный след на запястье. — Что с твоей рукой?
— Ничего, — она быстро сунула ее за спину. — Да выключи ты свой дурацкий фонарь!
— Прости, — я сунул телефон в карман. — Ты бы лучше не стояла там. Дерево совсем гнилое, — я знал, что в мостках было полно дыр, невидимых сейчас под туманным молоком. — Провалишься еще.
— А тебе-то что? — она надвинула капюшон здоровой рукой, заправила под него волосы. — Иди, куда шел.
— Но я к тебе шел, — не понял я.
— Ко мне? — ее лицо пряталось в тени, но в голосе звучало недоверие. — Как ты узнал, что я здесь?
— В окно увидел, — я махнул в сторону высящейся над зарослями башни.
— Ты что, снова следил за мной? — Кулачки сжались, она сделала шаг вперед. — Тебе все мало? Это ведь ты записку Марку подкинул, так?
Понимание лягнуло меня в затылок, как норовистая лошадь:
— Погоди, это он?! Это он сделал? — я потянулся к ее руке, но получил толчок в грудь.
— Чего ты лезешь в мою жизнь, а?! Чего тебе надо? Я тебя пожалела, а ты все изгадил! Зачем?! Ну зачем?! — она топнула ногой, и доски угрожающе хрустнули. — Теперь все думают, что я парней к себе днем вожу, пока дома нет никого! Что я сплю с ними, что я чуть ли не… Братец такого насочинял, что меня собственная мать шлюхой называет! А все из-за тебя!
В голове все путалось, сердце словно рвали крючьями на части:
— Я же не хотел… Я не думал, что все будет так!
— Видеть тебя больше не хочу! — она пятилась в туман, который теперь доходил ей до бедер. — Чего ты приперся?! Чего тебе надо от меня?!
— Но ты же сама меня позвала! — заорал я, заводясь. — Сама прислала эту факинг СМСку!
— Какую СМСку? — Лэрке тряхнула головой. Из-под капюшона выбились пушистые пряди. — Ты что, больной?
— Это ты больная, — я вытащил мобилу из кармана. — Вот: "Мне плохо. Жду тебя". И вот, — я ткнул пальцем в "плей", и ночь разорвал на клочки рэп:
Он сказал: "Музыка — твоей боли дом". И объяснил, я понял только потом: "Ярость свою излей в ноты, Возьми их на сцену, покажи, кто ты, Сорви крышу, Пусть все слышат". Я хочу сделать все, Чтоб ты гордился мной, Там, на небесах…
Трек оборвался. В тишине я слышал только дыхание Лэрке — натужное, частое, со свистом. Она подняла ладони и стала тереть ими лицо. Не так, как отирают пот или слезы. Она будто хотела стереть свои черты начисто. Будто рисунок ластиком. Губы, нос, скулы…
Я не мог этого вынести. Шагнул к ней. Мостки протестующе скрипнули, внизу что-то подалось и шлепнулось в воду. Пахнуло гнилью. Еще шаг. Я схватил ее за запястье.
— Не прикасайся ко мне! — она толкнула меня с такой яростной силой, что я оступился. Нога попала в дыру. Я потерял равновесие и полетел вниз, ломая трухлявые доски. Вода залила уши, но я слышал, как Лэрке кричит. — Не смей меня трогать! Ты не он, понял! Тебе никогда им не стать! Никогда!
Я сидел по шейку в холодной воде, облепленный водорослями, и слушал, как ее рыдания растворяются в ночи.
У Лэрке кто-то был. Я и раньше подозревал об этом, но теперь мои подозрения подтвердились. Наверное, она просто нечаянно отправила СМСки на мой номер. Такое бывает иногда. Может, наши телефоны — мой и этого счастливого чувака — различаются только одной цифрой. Или еще чего такое. Какая разница? Она же сама сказала, что пустила меня из жалости. Что все было — из жалости. Значит, она знала обо мне? Или догадывалась? Может, все тут все знают — и молчат? Да, а может, у меня паранойя. Может, я больной на голову, как Лэрке сказала. Может, по мне уже не психолог плачет, а психиатр?
Блин, было бы все так просто! То, что она свиданки под моим окном взялась устраивать, мне одному кажется странным или как? Может, это такая тонкая месть? Или девчонка хочет, чтобы я ревновал? Да нет, скорее всего, ей на меня глубоко наплевать. А место это голубки выбрали, потому что причал заброшенный, не пользуется никто.
Ладно. Не хочет она, чтобы я к ней лез — не буду. То есть вообще не буду — ни подглядывать, ни подслушивать под окнами. Ясно же — я ей не нужен. Я несчастье приношу и все делаю хуже. Вот только дельце закончу одно незавершенное. Выполню свое обещание. Я же датским языком Марку написал: тронет сестру, узнает, что такое боль. Вот и пора ему это узнать.
