Лишенный силы Пендрагона, он становился даже более слабым, чем обычный человек. Усталость сковала ему ноги, а затем разлилась по всему телу, словно смертельный яд. Эльфийский серебряный кинжал висевший у него на поясе, казался ему тяжелым, как боевой молот. Медленно, словно волны, набегавшие внизу на песчаный берег, им овладевала печаль, от которой теснило в груди и сдавливало дыхание. С каждым днем силу Пендрагона становилось все тяжелее выносить. Кто он был такой, бедный рыцарь, угодивший в тенета фей, чтобы собрать огромную армию и изменить судьбу трех народов? Как и большинство королевских рыцарей, он постудил на службу к Пеллегуну двадцатилетним, а до этого все его детство прошло в постоянных упражнениях с оружием. Слишком юный для того, чтобы участвовать в Десятилетней войне, он не знал ни чувства гордости за правое дело, ни сладости поединка, ни опьянения победой без всяких угрызений совести. Его война была грязной, проклятой, братоубийственной – противники сражались под теми знаменами, которым он сам некогда служил. Беззаботное время деревянных мечей и сражений понарошку казалось таким далеким… Окружающий мир был простым и понятным, а будущее – известно заранее. Все, чего он мог ожидать в те времена,– стать рыцарем, жениться, а потом, после смерти своего отца, унаследовать его замок. Или погибнуть на войне, как многие другие, и постараться достойно вести себя в последние мгновения перед смертью. И какая же вина, какой неискупимый грех так изменили его судьбу? Ведь он старался выполнять свой долг – Бог свидетель, он действительно старался! И один Бог знает, сколько искушений ему пришлось преодолеть – вплоть до улыбок королевы Игрейны, такой юной и такой несчастливой в браке… вплоть до губ Игрейны… до прикосновения к ее белоснежной шее…
– Утер?..
Рыцарь вздрогнул и резким движением вытер глаза. Рядом с ним стоял Дориан, младший брат Ллиэн. Наверняка он заметил слезы…
– В этом замке не осталось чести…
Утер напрасно пытался разглядеть лицо эльфа. Судя по голосу, он улыбался, но в темноте трудно было сказать наверняка.
– …и нет никакой чести в том, чтобы убивать по ночам.
Что он хочет сказать? Что ему, Утеру лучше остаться здесь? Уж не думает ли он, что эти слезы – от страха?
– Идем! – резко сказал Утер, вставая. Внутри у него все кипело от стыда и гнева. Что Дориан может понимать во всем этом? Они, эльфы, как животные. Иногда просто жуть берет, насколько же они лишены человеческих чувств. Им неведомы ни страх, ни угрызения совести, ни любовь… Даже любовь… И даже ей… даже Ллиэн…
Утер почти силой оттолкнул эльфа, который в этот момент уже взялся за веревку, сброшенную Лилианом, и начал тяжело взбираться по ней, упираясь ногами в стену. Он не жалел сил, чтобы побыстрее оказаться вне досягаемости их взглядов, но полностью обессилел уже через несколько туазов. В висках у него стучало, сердце выпрыгивало из груди, перед глазами мельтешили сверкающие точки. Утер остановился, с жадностью глотая морской воздух.
– Не двигайся!
Рыцарь открыл глаза, пытаясь понять, кто говорит. Должно быть, Лилиан или кто-то другой из эльфов, уже взобравшихся на стену? Потом он увидел, как в просветах между зубцами стены замелькало пламя факела, приближаясь к тому месту, где Лилиан закрепил веревку. Утер мгновенно прижался к стене, покрытой солеными брызгами, вцепившись в веревку. Он попытался найти хоть какую-то опору для ног в трещинах между камнями, но лишь ободрал колени. Руки занемели. Он слышал, как поскрипывает дозорная дорожка под ногами часового, всего в нескольких локтях у него над головой. Но вот шаги замедлились и стали менее отчетливыми. Часовой словно засыпал на ходу. Может быть, он ничего не заметит… Может быть, ничего и не…
– Господи Боже!
Сердце Утера подскочило, глаза расширились. Крик часового перешел в ужасающий хрип. Утер не осмеливался пошевелиться, но в то же время знал, что нельзя больше оставаться на месте – руки просто не выдержат так долго. Вдруг в просвете между зубцами стены показался какой-то смутный силуэт, и мгновением позже сверху обрушилось тяжелое тело, с глухим шумом рассекая воздух, и исчезло в темной пропасти под его ногами. Утер посмотрел вверх: больше ничего. Факел все еще горел, бросая со стены оранжевые отблески. Утер снова оттолкнулся от стены и, упираясь в нее подошвами ног, преодолел последние несколько туазов. Затем со стоном перевалился через деревянную балку и рухнул на дозорную дорожку. Руки дрожали, отпечатки веревки глубоко врезались в ладони. Он некоторое время оставался там, дрожа и стуча зубами от холода, глядя на факел рядом с собой, завороженный его светом, словно ночная бабочка. Потом он заметил рядом с собой лица эльфов – это были Лилиан и Кевин-лучник, оба казавшиеся бледными призраками в темноте галереи, идущей вдоль стены… Оба улыбались, и в этот момент он их ненавидел.
Веревка снова натянулась и теперь подергивалась резкими рывками – кто-то поднимался вслед за ним…
Утер вскочил одним прыжком, схватил факел, от которого уже начали обугливаться деревянные доски, и швырнул его вниз. Теперь вокруг было темно – лишь из дверей, которыми с двух сторон заканчивалась галерея и которые вели в замок, падал слабый свет.
Утер обнажил длинный эльфийский кинжал, коротко кивнул Лилиану и вместе с ним направился внутрь замка.
Он слышал, как позади него небольшими группками движутся остальные. Потом обернулся, чтобы удостовериться, что Лилиан рядом. Эльф без труда приспособился к ритму его походки и шел за ним след в след, совершенно бесшумно, отчего Утеру показалось, что он идет один. Впрочем, возможно, он и был один – более одинок, чем когда-либо. Проходя по коридорам спящего замка, среди таких резких, таких человеческих запахов, узнавая залы, где он некогда нес караул или спал, Утер чувствовал безмерное отвращение к себе – оно было сильнее, чем осторожность, сильнее, чем ненависть, сильнее, чем боль от ран. Каждый его шаг был все менее осторожным, все более гулким – настолько ему хотелось побыстрее со всем этим покончить, неважно каким образом. Он забыл обо всем, кроме основной цели. Найти Горлуа, убить Горлуа, отыскать проклятый меч и поставить последнюю точку в этом грандиозном бессмысленном предприятии. Сжимая рукоять кинжала, теперь он почти бежал, кажется, даже смеялся, он был как пьяный, как безумец, он был уже мертв… хоть бы и Лилиан умер вместе с ним!
У дверей герцогской спальни стоял вооруженный копьем стражник, прислонясь к стене под факелом. В отблесках пламени его тень плясала на каменных плитах коридора. Странно – кажется, он хихикал в тишине. Утер остановился, задыхаясь, но Лилиан быстро обогнул его и почти неуловимым движением бросился к стражнику, словно желая его обнять. В воздухе сверкнул клинок, послышался тяжелый стук копья, упавшего на каменный пол,– и вот человек рухнул, широко раскрыв глаза, хрипя и хватаясь руками за горло, откуда толчками выплескивалась кровь. Не дожидаясь окончания агонии, эльф открыл дверь комнаты и проскользнул внутрь.
И почти тут же раздался крик ужаса. Кричала женщина. Это был голос Игрейны.
Когда Утер ворвался в комнату, его глазам предстало почти комичное зрелище. На полу, около кровати с распахнутым пологом, распростерлось приземистое тело с обнаженными ягодицами – рубашка человека была задрана до середины спины, а штаны спущены почти до лодыжек. Вокруг него разлилась темная клейкая лужа крови, наполовину впитавшаяся в солому, которой был устлан пол. Даже не видя лица, Утер понял, что это был Горлуа – лежавший на полу, обескровленный, полуголый, жалкий… И, черт подери, уже мертвый! Затем Утер перевел взгляд на кровать. Женщина с длинными белокурыми волосами, разметавшимися по плечам… Игрейна… Нож в ее руке, почерневший от крови… Крови Горлуа… Рядом с ней – спящий младенец и Лилиан, сперва колеблющийся, но потом заносящий кинжал для удара…
