Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Я старался как мог, но ты сидела неподвижно. Я пел одну песню за другой, играл разные роли – ничего не помогало. Твое молчание уязвляло мое честолюбие, и я продолжал. Я слышал сирены вдалеке, однако не обращал на них внимания. Не родился еще тот зритель, которого я не могу растормошить.
Когда я уже потерял надежду, что ты хоть как-то отреагируешь или заговоришь, ты начала тяжело дышать, потом зарыдала и, наконец, стала кричать – невыносимым, почти нечеловеческим криком. Наверное, так женщины кричат в родах. И когда их дети гибнут на войне. Так кричит тот, кто понимает, что сходит с ума.
Я умолк на полуслове, спустился со сцены и подошел к тебе. Увидел ужас в твоих широко раскрытых глазах. Принес тебе стакан воды.
– Я могу вам помочь?
– Мне?
– С вами что-то случилось?
– Со мной? Вы что, не слышите сирены?
– Слышу, но это ведь Нью-Йорк. Здесь все время что-нибудь происходит. Нельзя же из-за этого прерывать шоу.
– Вы правда не знаете?
Я пожал плечами.
– Вы не выходили сегодня на улицу?
– Рано утром я купил кое-что поесть. А теперь репетирую вечернее шоу.
– Шоу не будет.
– Несколько человек наверняка придут. Не может быть, чтобы совсем никто.
– Вы не хотите понять.
– Что?
– Что все рушится.
– Если у вас неприятности, это еще не значит, что весь мир рушится.
– Именно так и происходит.
Меня не было, наверно, с час, а может, и дольше. Я подошел к людям, которые стояли на углу и разговаривали, удивляясь и не веря своим ушам. Сколько я ни тер глаза, башен-близнецов просто не было. Я пробежал несколько кварталов на юг, но все же решил вернуться, вспомнив, что театр остался без присмотра. Всего в одном квартале к северу Шестая авеню была перекрыта.
Я вернулся в театр, уверенный, что ты ушла, но ты по-прежнему сидела на том же месте, словно слишком напуганная и растерянная, чтобы вообще куда-то идти. Я объявил, что ты можешь оставаться сколько хочешь, и показал, где можно помыться, где сварить кофе.
Я арендовал театр на четыре дня, и за исключением – желанным – нескольких зрителей вечером, сюда никто не заходил. Первые три выступления меня не расстроили. Расстроить может только то, от чего ты расстраиваешься, однажды объяснил мне дед. Как-то раз он сказал: «Мальчик мой, я часто выступал перед людьми, которые еще долго хлопали после окончания песни, и перед такими, которые даже не замечали, что я пою. Но я никогда не расстраивался, ведь я всегда любил свое дело».
Ты можешь поставить добротное камерное шоу, можешь дать рекламу в газете «Виллидж-Войс», идеально подготовиться, но в последний момент разверзнутся небеса и дождь польет как из ведра. На следующий день ты опять делаешь все возможное, опять готовишься, и опять кто-то тебе мешает. Несколько сумасшедших берут и врезаются на самолетах в башни-близнецы. Слишком дорого мне обошлась аренда, чтобы я оставил надежду на то, что несколько человек все-таки появятся.
По словам полицейского, многие хотели выбраться из Южного Манхэттена. Но сколько людей остались и ищут место, где вечером можно посмеяться? Да еще в такой день? Сколько было не прочь отвлечься? Ведь именно это я предлагаю. Я решил ждать.
Я принес тебе сэндвич и вернулся на сцену. В театре не было телевизора, и, кажется, никто из нас об этом не жалел. До вечера мы с тобой больше не разговаривали. Лишь незадолго до времени начала представления я посмотрел, где ты. Может, ты уже ушла, думал я, но ошибался – ты спала на диване, свернувшись калачиком. Я вернулся в зал, поставил на сцену стойки с одеждой и магнитофон, проверил софиты и микрофон, надел костюм и шляпу, уселся на краю сцены и стал смотреть в фойе через открытую дверь.
Так началось долгое ожидание публики. Опоздание на несколько минут или на полчаса теперь было не в счет. В тот вечер я мог простить своему зрителю все. Не важно, что произошло, сколько людей погибло всего в нескольких милях к югу, кто-нибудь все равно захочет посмотреть хорошее шоу. Минул час, но никто так и не пришел.
Ты появилась на пороге зрительного зала с одеялом на плечах и сделала несколько шагов ко мне.
– Никого?
– Держу пари, что сегодня и в оперу никто не пошел.
– Я опоздала на самолет.
– Так сразу теперь ни один самолет из Нью-Йорка не вылетит.
– У меня почти кончились деньги.
– Но у вас осталась жизнь.
Мы помолчали.
– Куда вы собирались лететь? – спросил я.
– Домой.
– Где ваш дом?
– В Румынии. Знаете такую страну?
– Да нет, пожалуй. Кажется, Эдвард Г. Робинсон был оттуда родом. На самом деле его звали Эмануэль Гольденберг. Он сказал: «Приехав в Америку, я родился заново». Вы когда-нибудь видели его на экране? В районе Ту-Бриджес, где я вырос, Джеймс Кэгни и Эдвард Робинсон были нашими кумирами. Показать вам что-нибудь из его репертуара?
– Нет, пожалуйста, не надо мне ничего показывать.
– В самом деле? Я мог бы что-нибудь сымпровизировать для вас. Нам все равно нужно как-то скоротать ночь. Манхэттен перекрыт.
Вдруг ты вздрогнула, уронила одеяло и побежала в фойе.
– Мой пепел исчез! – крикнула ты.
– Ваш пепел?
– Банка с пеплом. Что вы с ней сделали?
– Поставил на столик за диваном, чтобы она не упала. Зачем она вам?
Вернувшись в зал, ты села в первом ряду с банкой на коленях.
– Я хотела развеять прах с Южной башни.
– Вы так носитесь с этой банкой, как будто там ваша родная мать.
– Так и есть.
Мы помолчали.
– Она была стара?
– Она была больна.
– Чем?
– Она болела, и все, – настойчиво повторила ты.
– Вы привезли ее с собой оттуда?
– Именно так.
– Зачем понадобилось так далеко лететь?
– Это долгая история.
– У нас вся ночь впереди.
– Долгая история, я же сказала.
– Вы любите повторяться.
– А вы чересчур любопытны для того, кто ничего не говорит о себе! Вы же совсем ничего о себе не рассказываете, все время о каких-то знаменитостях, как будто только это важно.
– Но это действительно важно.
– Хотите, чтобы я рассказала? Но я даже не знаю кому… – Ты осеклась. – Извините, иногда я просто невыносима. Вы приютили меня здесь, а я себя так веду. Вчера я была на вашем представлении. Я должна вам за билет. Вот, здесь пятнадцать долларов, это все, что у меня осталось. Должно было хватить на поезд до аэропорта.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
