Книга Несовершенные любовники - Пьеретт Флетьо

Кроны манговых деревьев не спасают от жары, пыль, смешиваясь с раскаленным воздухом, поднимается серым облаком над землей, вода закончилась, горло пересыхает, голоса затихают, разноцветные кресла бледнеют, ни малейшего дуновения ветра, рот ловит воздух, дыхание замерло до самого горизонта, а огромный тент тем временем медленно, но неумолимо опускается на нас, его края закручиваются, — это саван.

Кошмар. Я просыпаюсь от того, что мою грудь свело судорогой, я хотел умереть в своем сне, мне нужно несколько секунд, чтобы понять, откуда взялось это недомогание, наконец я открываю рот и жадно глотаю воздух. Нужно вернуться в мой мир, отдаться ему, окунуться в круговорот людских потоков. Я знаю, откуда взялся этот кошмар, я начал говорить об Анне. Моей маленькой Анне, девушке со ступенек. Ее плотно сжатых коленках, обхваченном ладонями лице, волосах, которые она постоянно отбрасывала назад. Она шевелилась лишь для того, чтобы спрятать непослушную прядь за воротник пальто, впрочем, очень скоро волосы вновь выскальзывали из своего убежища, застилая ей глаза.

Я следил за ней краем глаза через решетку шлема, поджидая момент, когда увижу ее лицо, и в результате пропустил атаку противника. Удар был настолько сильным, что, зацепившись на мгновение за свою хакама[11], я рухнул как подкошенный на пол. Затем встал на колени, в голове у меня шумело, и я плохо слышал извинения соперника. Соленые капли стекали у меня со лба, обжигали глаза, мне казалось, я весь истекаю кровью, но я не хотел выпускать свой меч, так как чувствовал странную радость, словно кровь и боль как крепостная степа отгородили меня от мира. Я был хорошо защищен, какие-то приглушенные голоса пытались взять приступом мою крепость, но я вернулся в свое царство, где был королем, мертвым королем, я пребывал в состоянии экзальтации и не упускал из виду девушку на ступеньках, прятавшую свое лицо за копной густых волос. Превозмогая боль, я подошел к ней, чтобы преподнести в дар свой меч, но когда с трудом открыл один глаз и посмотрел через прорези в шлеме на ступеньки, то никого не увидел. Рядом со мной стоял наш учитель. Он попросил, чтобы меня отнесли в раздевалку.

Ударивший меня дантист помог мне освободиться от экипировки. Он был приятным парнем и несколько лет изучал хирургию, прежде чем переключиться на стоматологию. Он рассказал мне об этом, когда сантиметр за сантиметром осматривал мою опухшую лодыжку. «Думаю, я тебе и плечо неслабо зацепил», — произнес он расстроенным голосом. «Ничего подобного, — бормотал я, все еще находясь в состоянии экзальтации, — смотри, я могу двигать и так, и так, — я начал слегка размахивать рукой: — По-моему, ты правильно сделал, что бросил хирургию!» Я был полон любви к этому парню, и хотя каждый взмах отдавался в руке чудовищной болью, мне хотелось успокоить его, так как ощущение вины причиняет, наверное, еще больше страданий. Уж я-то знаю, я дока по части вины, я на чувстве вины собаку съел, но мой дантист, бывший студент-хирург, был погружен не в чувство вины, а в тщательное исследование моих суставов и гематом.

«Ну что ж, ничего не сломано, но у тебя ушиб мягких тканей и, скорее всего, растянуто сухожилие, вот здесь, чувствуешь? Что касается лодыжки, то это серьезно. Тебе нужен полный покой, старина, по крайней мере, недели на две. Я подвезу тебя на машине». Но я не хотел, чтобы меня подвозили. У меня в голове крутилась смутная, но совершенно непоколебимая мысль: мне нужно уйти раньше всех, пока не вернулся наш тренер, чтобы узнать о моем самочувствии. Что мне и удалось сделать спустя несколько минут. «Вот видишь, я могу нормально идти», — сказал я. Дантист согласился меня отпустить при условии, что заберет мою сумку со всей амуницией и привезет ее, когда я скажу.

Все эти детали навечно запечатлелись в моей памяти, окруженные чудным сиянием, будто сцена была освещена мощным софитом, ослеплявшим всех персонажей, чьи силуэты ярко выделялись на глубоком черном фоне; там еще было что-то похожее на звукоусилитель, и персонажи разговаривали, как античные маски, повторяя реплики, доносившиеся из замаскированного оборудования, и делая жесты, которыми, как шестеренками, управляли из невидимого машинного отделения. Всё это было причиной моей экзальтации. Я чувствовал, что должно произойти нечто важное, что я стою на судьбоносном перекрестке, что наконец узнаю, что приготовила мне судьба и ничего не смогу изменить.

Анна ждала меня на улице.

Она стояла у рекламного щита и, заметив меня, шагнула навстречу, а потом в нерешительности остановилась. Я направился, хромая, в ее сторону, и она скользнула ко мне, подставив свое хрупкое плечо. Я обнял ее, и мы молча зашагали по улице.

«Другими словами, вы ее сняли» или «Значит, она вас сняла», — сказал то ли судья, то ли адвокат, то ли кто-то другой из тех взрослых, которые пытались загнать меня в капкан. Ах, с какой готовностью эти лицемеры, сбившись в одну шайку-лейку, наклеивают ярлыки! Но я не «снимал» Анну. Невозможно поставить меня в один ряд с изощренными ловеласами, заманивающими в свои сети женщин. Я не охотился за девушками. Однако просто сказать: «Нет, я не снимал Анну» — означало пойти против фактов, очевидных для этих людей, и только навредить себе.

Я произнес: «Вы не можете понять этого» и попал в точку, именно такого ответа и ждала общественность от молодого человека, чье взросление, как у многих моих сверстников, затянулось. «Вы не можете понять этого!» Отличный ход, Рафаэль, прекрасный ответ, хоть раз в жизни ты никого не предал, — ни Анну, ни себя, — кроме того, ты произвел приятное впечатление, пусть мимолетное, на взрослых, от которых зависит твоя судьба.

Однако все те, кто сочувственно кивал головой после того, как я выпалил: «Вы не можете понять этого!», были далеки от понимания. Чтобы понять этим людям состояние парня, неоднократно описанное специалистами по юношеской психологии, требовалось время. Мне понадобилась бы куча времени для того, чтобы объяснить, побороть свой скептицизм, выстроить свою защиту. Они всё извращали, ложно истолковывая каждое мое слово. Мне понадобилось три года, чтобы исписать множество страниц, прежде чем приступить к изложению нашей истории. Судья: «Вы ее сняли (Анну)?» — Подсудимый: «Вы, ваша честь, получите ответ через три года, а вам, госпожа секретарь суда, придется написать как минимум сто страниц». Ну мыслимо ли такое?!

Когда я вышел из клуба, Анна ждала меня у входа, мы шагнули навстречу друг к другу, она нырнула под мое здоровое плечо, я обнял ее, и мы медленно пошли по улице.

Представьте себе детскую комнату, пол которой усеян деталями от конструктора: вот очень высокая деталька (это я, Рафаэль), а вот — намного меньше (это Анна), и соединить их можно только одним способом: вставив маленькую детальку в большую. Я был счастлив оттого, что ко мне возвратилось детство, разостлавшее перед нами невинный коврик для игр, и что нам с первой попытки удалось соединить в конструкцию две детали. Больше того, моя рука покоилась на ее плече, но этот жест не был ни попыткой соблазнения, ни знаком обладания, ни расчетом ловеласа, так как вторая рука у меня жутко болела, голова кружилась, из-за растянутой лодыжки мне нужно было на что-то опираться, чтобы не потерять равновесие, — и всё из-за пропущенного удара, из-за того, что я следил взглядом за девушкой на ступеньках, надеясь различить ее профиль, спрятанный за копной волос. Уф… Дыши, чувак…