Мы должны двигаться в направлении своего страха.
Джон Берримэн В тот вечер, когда я читал свои стихи в книжном магазине Нью-Йорка, было невыносимо жарко и душно. Я весь вымок от пота, штаны спадали, и мне приходилось постоянно поддергивать их одной рукой — в другой я держал книжку. Позже знакомый сказал мне, что зрелище их просто заворожило. Они с приятелем были уверены, что я вот-вот забуду про штаны и те упадут на пол.
В другой раз, в Монтеррее, штат Калифорния, я читал стихи в почти пустом классе местного колледжа, в то время как за стенкой при большом скоплении публики демонстрировался «Кинг-Конг». Посреди одного из самых моих лиричных стихотворений о любви я услыхал за спиной злобный рык гигантской обезьяны, уже протягивающей лапы, чтобы задушить меня.
В шестидесятых, в молодежном центре глухого городишки на Лонг-Айленде, меня с моими стихами воткнули между выступлением фокусника-самоучки и чтеца мыслей. Аудиторию, состоящую из местных панков, не предупредили, кто я такой и что собираюсь делать. Помню, как недоуменно вытянулись их лица, когда я начал читать первое стихотворение.
В Детройте мою декламацию сопровождал беспрерывный плач младенца, а затем к этому аккомпанементу прибавилось тявканье собачонки, которую кто-то пронес в зал.
В Женеве, штат Нью-Йорк, я так надрался, что потребовал погасить весь свет за исключением лампы, освещавшей кафедру. После этого я два часа читал стихи, причем, как мне сказали на следующий день, некоторые с повтором.
В семидесятых годах дюжина жительниц Оберлина, штат Огайо, покинула зал после моего стихотворения «Груди», и каждая из них громко хлопнула дверью.
В средней школе города Медфорд, штат Орегон, меня представили как всемирно известного автора детективов Бернарда Зимика.
В Сан-Хосе в самый час пик я потерял из виду машину парня, за которым должен был следовать, и понял, что не имею ни малейшего представления, где проходят литературные чтения. Я двинулся вперед, надеясь, что он заметит мое отсутствие и притормозит на обочине. Проехав через весь город до самых окраин, я послал все к черту и решил отправиться домой в Сан-Франциско. Поскольку мне все равно нужно было возвращаться в исходную точку, я вдруг подумал, что неплохо бы остановиться и спросить дорогу, вот только спрашивать в тихом жилом квартале в восемь вечера было некого. Немного покружив по улицам, я увидел одиноко бредущего старого китайца. Остановив машину, я спросил его — полностью сознавая нелепость своего вопроса, — не знает ли он, случайно, где тут проходят поэтические чтения. Конечно, закивал старик, в церкви за углом.
В Авроре, штат Нью-Йорк, на берегу красивейшего Женевского озера, я дал самое короткое выступление. Оно длилось ровно двадцать восемь минут, хотя публика и организаторы рассчитывали на целый час. У меня, однако, была великолепная уважительная причина. Я втиснул свое выступление между первой и последней четвертью баскетбольного матча и помчался в мотель, оторвавшись от группы женщин, желавших получить мой автограф.
В македонском Охриде я стоял перед тысячной толпой и говорил в выключенный микрофон. Эти люди не поняли бы меня, даже если бы слышали, но все равно аплодировали после каждого стихотворения. Чего еще, спрошу я вас, просить у жизни?
Э. Л. Кеннеди Все безумства
Поклонники и зеваки — вот кто подталкивает нас на все безумства, которые мы творим.
Сенека Конечно, есть много причин, по которым следует избегать литературных сборищ: одни интересуются вашей фамилией, вежливо надеясь, что услышат известное имя (не услышат, и не ждите), другие не скупятся на похвалы, по ошибке приняв вас за предмет своего обожания, и вы в ужасе замираете, прячась за страдальческой улыбкой пойманной в ловушку игуаны. С той же вероятностью вы (будучи в моей шкуре) можете весь вечер рассыпаться в комплиментах Великому Человеку, который потом окажется тоже Великим Человеком, только совершенно другим (хотя восторженность всегда делает мою речь бессвязной, так что подобный ляп, возможно, и пройдет незамеченным).
Помимо предупреждения об этих мелких неприятностях, я также не посоветую вам надевать черные брюки, а затем беспечно садиться на белые стулья, выставленные на террасе: в результате светский раут с пугающе звездным составом гостей (ваше имя попало в список благодаря опечатке) вы рискуете провести, светя белыми полосками на заднице, и никто не скажет вам об этом до тех пор, пока вы не придете домой и сами не увидите их.
Писательские штаны — вещь непредсказуемая во многих отношениях, но, кажется, только у меня одной брюки буквально расползлись по швам по дороге на чтения. Я, тогда еще молодая, жутко нервничала и из-за несовершенств фигуры предпочла платью брюки. Сидя в вагоне вечернего поезда на Эдинбург, я на всякий случай просматривала свои записи и почему-то мерзла. В ходе короткой проверки выяснилось, что боковые швы моих брюк с обеих сторон радостно расползлись и что я не сплю, а следовательно, у меня нет шансов проснуться, сообразить, что это всего лишь кошмар, и облегченно вздохнуть. Мою дальнейшую подготовку к выступлению трудно описать словами. Короткими перебежками (с максимальной осторожностью) я металась по Эдинбургу в поисках открытого ателье по ремонту одежды. Каким-то чудом мне удалось найти такое ателье и уговорить его работников не закрываться. Пока швейная машинка самозабвенно стрекотала, мне пришлось стоять в одном пиджаке и носках и переживать ни с чем не сравнимое удовольствие, тем более что с улицы перед витриной собралась небольшая, но оживленная толпа зрителей, желавших мне добра — по крайней мере явно желавших мне чего-то.
Безусловно, я отношусь к тем многочисленным литераторам, которых не рекомендуется лицезреть полуобнаженными без предварительной подготовки. Я имею в виду, что к посещению уборной перед появлением на публике следует относиться очень осторожно. Однажды внестудийная запись моего выступления на «Радио 3» и хитроумный замок в дамской комнате составили комбинацию, в результате которой я предстала перед одним из зрителей в гораздо более откровенном виде, чем того хотелось бы нам обоим. Запись тогда уже шла полным ходом — я всегда не иначе как безмерно счастлива, когда под четко напечатанными именами других авторов на афише вижу свою фамилию, коряво нацарапанную шариковой ручкой, точно неохотное дополнение, сделанное в последнюю секунду. Обычно это деликатный намек на то, что все двенадцать человек, приглашенных раньше вас, внезапно сошли с ума или умерли и, выбирая между пустым местом и вами, организаторы остановились на вас, хотя разница, в сущности, не велика.
Участие в любых телесъемках — явная ошибка. Уже одна форма, в которой это происходит, может послужить причиной жгучего стыда: прохожие осмеивают и оскорбляют вас, а вы слоняетесь туда-сюда, словно девка — потому что в кадре писатели всегда бродят по улицам, как будто забыли свой собственный адрес. Дикую неловкость способна вызвать и отдельная программа. Лично от себя могу порекомендовать прогулку по эйрширскому кладбищу, во время которой позади вас безмолвно маячит обнаженный мужской торс из воска в натуральную величину. Представьте себе диалог:
