Завтра я уезжаю. Сказала об этом Яцеку нынче на обеде, добавив, что поездку рекомендуют доктора. Я ожидала каких-то протестов или сопротивления, но он повел себя абсолютно нормально. Я всегда ценила в нем это умение владеть собой. При слове «Крыница» у него даже веко не дрогнуло. Впрочем, это не могло его удивить, поскольку в Крыницу едут все. Встречу там множество знакомых.
От Тото я узнала, что там нынче Ромек Жераньский. Это просто прекрасно. Вероятно, в здравнице он отчасти утратит свою отреченность. Возможно, поумнеет. Я полчаса искала в библиотеке «Сезонную любовь» Запольской. Дам ему почитать. Насколько помню, роман может помочь Ромеку понять, что мужчина должен воспринимать любовное приключение как временное явление. Расскажу ему и то, что слышала некогда от Доленги. Тот говорил, что знает лишь три незыблемые вещи: вечное перо, вечную любовь и вечную волну. И, как ему кажется, вечное перо из них – существует дольше всего.
Не могу понять, отчего два этих человека дружат. Ромек бывает на всех приемах по четвергам у Мостовича, и, кажется, они встречаются также в другое время. Кстати, об этих четвергах. Я не в силах отказать Тадеушу. Завтра вынуждена буду появиться у него. Если оставаться искренней, это меня нисколько не радует, ведь там окажется множество знакомых. Таким вот образом я дам понять Яцеку, что совершенно не считаюсь с его предубеждениями, и это единственный мотив, склоняющий меня отправиться на тот прием.
Я еще не знаю, как поступлю. Как бы то ни было, Тадеуш всегда проявляет ко мне достаточно доброжелательности и он неизменно любезен.
Четверг
Сижу в поезде. Кто никогда не писал в нем, не знает, как это сложно. Буквы получаются неясные, некоторые – совершенно кривые. Интересно, когда-нибудь, если решусь упорядочить мои заметки, чтобы издать в форме дневника, сумею ли сама их прочесть? Хотя идея издать свой дневник – несколько фраппирует.
Смотрю на лица пассажиров. Те поглядывают на меня как на обычную милую женщину. Может ли кто из них догадаться, сколько идей кроется в моей душе?! Я тоже смотрю на них как на людей обычных, рядовых. Тот брюнет с залысинами наверняка торговец или фабрикант. Толстяк выглядит как банкир. Дама в летах с обесцвеченными волосами наверняка жена чиновника от железной дороги. Она не кажется пассажиркой, которая может позволить себе первый класс. Скорее всего, у нее бесплатный билет. У молодого человека с фигурой спортсмена целое созвездие прыщей на лице. Он отвратителен. Вероятно, работает в каком-то журнале и тоже имеет льготный проезд.
Так я их описываю. Но могу ли знать, кто они на самом деле? Я посмотрела на толстяка. Возможно, он едет, чтобы застрелить свою неверную жену, и уже через пару дней угодит в тюрьму? А та женщина может оказаться герцогиней, а неинтересный юноша – знаменитым иностранцем. Ведь и герцога Виндзорского я однажды приняла за коммивояжера. Ничего нельзя знать наверняка. Всякий человек скрывает в себе какие-то загадки. Брюнет с залысинами, что кажется мне совершенно простым господином, в душе своей способен иметь ад или рай. Только несчастья, что обрушиваются на людей, раскрывают перед нами их богатства и нищету.
Мне и правда стоит переделать это в дневник. Я все больше убеждаюсь, что множество ценных мыслей, которые приходят в мою голову, заслуживают публикации. Какое же количество женщин – да что там, и мужчин тоже! – может воспользоваться ими. Самой большой сложностью, как мне кажется, при написании такого дневника остаются фамилии. Естественно, я не могла бы выразить свое мнение о родных и Яцеке. А выдумывать фамилии – дело невыносимо сложное. Впрочем, как говорит Гомбрович, наиболее невероятная фамилия, изобретенная автором, всегда может найти своего настоящего носителя.
Автор дневника, а точнее Витольд Гомбрович, совершенно прав. Я сам отмечал множество подобных случаев. Истинный носитель какой-нибудь фамилии ничего не имеет против, коль фамилия эта украшает героя романа. Тогда он читает книгу с блаженным удовольствием. И только если герой совершает какое-то свинство, настоящий носитель резко протестует.
Например, был у меня такой случай: в одном из романов я одарил фамилией Икс (не хочу тут ее упоминать, чтобы не вызвать новых проблем) двух дам, которых – поскольку этого требовал сюжет – причислил к аристократии. К тому же фамилия звучала по-польски красиво и хорошо. Роман, как и все мои другие, перед книжным изданием публиковался с продолжением в одном из варшавских еженедельников. И вот пока о тех дамах говорилось лишь то, что они симпатичны, хорошо сложены и вращаются в высших кругах общества, никто не протестовал. Но с одной из них произошел досадный несчастный случай. А именно, она рассталась при довольно забавных обстоятельствах с тем, что наша традиция вопреки всему считает неотделимым атрибутом принадлежности к девицам. И каков же был результат?.. Долго ждать не пришлось. Через два дня я получил от некоего адвоката Фенстергласса суровый протест. Его клиентка носила именно эту фамилию.
Адвокат от лица клиентки угрожал мне какими-то статьями криминального кодекса в том случае, если на протяжении… – и т. д. – я не изменю фамилию Икс на некую другую, поскольку обстоятельства романа оскорбляют родовую честь Иксов – ведь там одна из Иксов творит странные вещи.
Пани Ганка Реновицкая права также в том, что подобрать фамилию для героев автору непросто. Тут речь не только о злодеях, но и о персонажах, скажем так, героических. Назови, например, кого-нибудь из благородных адонисов фамилией, казалось бы, настолько неправдоподобной, как Цыньян, и что в результате? Месяца не проходит, как вся пресса захлебывается от новости, что некий Цыньян продал селянину колонну Зигмунта, трамвай и главный вокзал за несколько сотен злотых. Фамилия Цыньяна-мошенника становится синонимом воровской ловкости. И как же тогда выглядит мой Скшетуский, отягощенный таким-то именем?!
