– А другую я не нашел, – продолжал мужчина. – Потопла, значит. Она вам не родня?
– Нет, – раздался голос Хелены.
– Она выдала этой вот по полной программе, – сказал мужчина. – Гляньте на ее лицо. Бьюсь об заклад, ее научили задерживать под водой дыхание. Если б не умела задерживать, тоже утопла бы, эта вот.
Хозяйка домика помогла Каролине выпить маленькими глотками теплой воды из стакана.
– У вас найдется что-нибудь постелить на носилки? – спросила Хелена.
Вскоре Каролина почувствовала, как ее лицо и горло смазали чем-то мягким. У нее саднило шею. И снова она пила маленькими глотками теплую сладкую жидкость, и Хелена поддерживала ее за плечи.
Мужчина произнес:
– Я как мог поискал ту, другую. Там глубоко. Тело-то, думаю, мы найдем. Пять лет назад тоже была такая трагедия, так тело нашли через два дня.
– Вы были великолепны, – пробормотала Хелена.
Прежде чем погрузиться в сон, Каролина услышала донесшийся снаружи голос Лоуренса, потом Барона и снова Хелены.
– Ну вот и они с доктором.
Сэр Эдвин Мандерс приступил к осеннему затворничеству. 24 октября, в День святого Рафаила; он прибыл в монастырь после полудня и успел к вечерней молитве.
Окно его комнаты выходило в зеленый дворик, усыпанный опавшими листьями. Остановив взгляд на залитом солнцем квадрате травы и листвы, он отдался мыслям об удивительных событиях в своей семье.
Пребывая в затворничестве, он обычно предавался размышлениям – под руководством духовного наставника – о состоянии собственной души. За последние несколько месяцев у него возникли основания задуматься над тем, не часто ли он удаляется в затворничество. Дома происходили поразительные вещи, необычные события, о которых он всегда узнавал задним числом.
– Почему ты тогда же мне не сказала, Хелена?
– Ты был в затворничестве, Эдвин.
Тогда у него зародились некоторые сомнения относительно затворничества. Он сказал своему духовному наставнику:
– Может, лучше было бы провести это время дома. Моей семье пришлось столкнуться с трудностями… мой сын… мой брат… моя теща… одна наша старая прислуга… было бы лучше, если б я не предавался затворничеству так часто.
– Могло быть и хуже, – сказал проницательный старый священник таким тоном, словно и вправду так считал. Унизительная мысль, однако же благотворная для души.
– Они прекрасно обошлись без меня, – признал Эдвин Мандерс.
И вот он снова оказался в затворничестве. На этот раз он действительно не хотел уезжать. Но Хелена настаивала. Эрнест с присущей ему застенчивостью сказал: «Кто-то же должен за нас помолиться, Эдвин». Лоуренс сказал: «Отказаться от осеннего затворничества? Нет, ты не можешь так поступить». Но не привел никаких причин. Каролина Роуз отвезла его на вокзал.
Многие годы его тянуло посвятить жизнь религиозной медитации. Чтобы полнее ей предаваться, он ушел из «Фиг Мандерса», оставив за собой лишь номинальный пост главы. Хелена гордилась тем, что он все чаще обращался в монастыри за духовной помощью. В этот момент до него дошло, насколько успешно она поспособствовала легенде о его «несомненной святости», и, честно говоря, почувствовал себя неловко. Его все больше и больше привлекали условности аскетической жизни. И лишь этой осенью, раздумывая, покидать ему дом или нет, он осознал, что его насильно в эту жизнь толкают.
С прибытием в монастырь все сомнения кончились. Чары начали действовать. Строгая келья была как наркотик. Доносящееся из часовни повышение и понижение голоса в кантус фирмус[18] приглашало его в свой неизменный чистый мир. Бесшумные, неподвластные времени послушники занимались, как положено, своими делами, заставляя Эдвина Мандерса ощущать собственное приятное ничтожество перед лицом этих исполненных глубины избранных. В эту минуту от Эдвина было, к счастью, сокрыто, что в монашеских покоях прорвало трубу и затопило половину спален, из-за чего там царил полный кавардак; что одного из послушников нещадно выворачивало наизнанку; что настоятелю не давала покоя банковская задолженность. Таким образом, он был достаточно свободен от материальных забот, чтобы ясно узреть свое духовное искушение, каковое, решил он, в конечном счете вполне можно преодолеть – эту роскошную ностальгию, этот дурман религиозной службы, ибо он более или менее понимал, что монаха из него при всем желании не получится. Он сосредоточился на семейных делах.
Два из них относились к категории неприятных, поскольку сведения о них попали в газеты. Он не мог решить, какое из них хуже – касающееся Луизы Джепп или связанное с Джорджиной Хогг. Наконец все-таки решил, что дело Джорджины в целом серьезнее. И добрых полчаса думал исключительно о Джорджине, чье тело, как все считали, покоится в иле на дне реки Медуэй, поскольку его так и не нашли. Вечерние лондонские газеты опубликовали материал с указанием имен Хелены, Лоуренса, Каролины, Барона Стока и пары с плавучего дома. Имело место дознание. Бедняжка Хелена. Ему вспомнилось, что в далекие времена домашние наградили Джорджину прозвищем Мандерсова Мучительница.
Как он узнал задним числом, потому что в то время находился в затворничестве, Хелена попросила Лоуренса навести справки о сыне бедняжки миссис Хогг. Парень оказался неудачником: выяснилось, что отец у него – двоеженец. Хелена прекратила расследование, как только узнала, что Элеонора Хогарт причастна к двоеженству; несомненно, по неведению, но еще одна неприятность – она была партнершей его брата Эрнеста… Хелена замяла дело. Хелена была великолепна.
– Нам было дано предостережение о смерти миссис Хогг. Мы с Уилли Стоком ехали на пикник, а Джорджина сидела сзади…
Женщины, разумеется, любят пофантазировать. Эдвин часто задавался вопросом, есть ли в рассказах о чудесном исцелении сына миссис Хогг хоть зерно правды. Хелена не сомневалась, что да. Официальные отклики на эту тему отсутствовали. Молодого человека взяла под свое крыло какая-то богачка, не то теистка, не то теософка. Во всяком случае, по последним данным он покинул дом этой женщины и отбыл в Канаду выступать с лекциями о своем исцелении. «При всем том, – подумал Эдвин, – юный Хогарт может быть достойнее меня». Аналогичным образом, когда он обратился мыслями к Барону Стоку, он пробормотал «Miserere mei, Deus»[19]. Барон, человек, вероятно, достойнее его, проходил лечение в частной психиатрической клинике и был, по общему мнению, в восторге. Эдвин подумал о своем брате Эрнесте, который так любит жизненные блага и имеет так мало денег – и, возможно, не так уж влюблен в эту танцовщицу. Он заставил себя обратиться мыслями к Элеоноре… «Все они страдали, а я тем временем тучнел от поста». Он и вправду этому верил, на самом деле он был не таким ограниченным, как казался.
А подумать про тещу! И он со всей решимостью приступил к размышлениям о Луизе Джепп. Он и тут не мог ухватить суть дела… контрабанда бриллиантов, шайка, прямо какая-то приключенческая повесть. Не говоря уже о реальном безрассудстве Луизы, которое приводило в полнейшее замешательство. Собрав все свое мужество, он заставил себя восстановить в памяти то сентябрьское утро, когда Хелена за завтраком неуверенно протянула ему письмо. Как выяснилось, от Луизы. К письму была приложена вырезка из местной газеты. Заголовок гласил: «Свадьба на закате». Длинная колонка начиналась со слов: «На закате жизни двое долгожителей Ледилиса связали себя узами Священного Брака. В церкви Всех Святых в прошлое воскресенье миссис Луиза Джепп, 78 лет, проживающая в коттедже “Логово контрабандистов” в Ледилисе, пошла под венец с мистером Дж. Дж. Л. Уэбстером, 77 лет, проживающим в коттедже “Старая мельница” в Ледилисе… Невеста поклялась “повиноваться”…» Затем следовала подробная информация о Уэбстере и его карьере в торговом флоте. Колонка заканчивалась словами: «У миссис Джепп (ныне Уэбстер) одна дочь, леди Мандерс, жена сэра Эдвина Мандерса, главы знаменитой фирмы “Фиги Мандерса в сиропе”. Преподобный Р. Сокет, проводивший церемонию венчания, заявил: “Это счастливое и исключительное событие. Миссис Джепп очень любят и почитают в нашем приходе, хотя она не из тех, кто ходит в храм регулярно”».
