– Я никогда не обманываю, – переведя дух, серьёзно ответил Федя. Он неуверенно приблизился к спасённой.
– Отвечу на твой вопрос, – как ни в чём не бывало, продолжила та их былой разговор. – С парашютом прыгать совсем не страшно. Разве что первые секунды; потом проходит. Но, думаю, ты бы справился.
После этого случая они стали друзьями. Дни напролёт проводили вдвоём. Федя укатывал Жанну на природу, на берег Вятки и там, где их никто не видел, танцевал только для неё.
– Знаешь, у тебя очень красивое имя, Фёдор, – как-то сказала Жанна. – Теодорос по-гречески значит «Божий дар».
Временами она была грубовата, но Федя не замечал. Впервые в жизни у него появился настоящий друг. Его к ней тянуло.
Начался очередной призыв в армию и Феде вручили под роспись повестку в военкомат.
***
Все кто знал Федю, после очень удивлялись: как вообще его могли забрать в армию?! Но на учёте у психиатра он никогда (спасибо заботливому папе) не состоял, на медкомиссиях, в отличие от многих здоровых лбов, ни на что не жаловался. Плюс бардак лихих 90-х в стране. Целые дивизии скрывающихся от армейской службы, «закосивших», откупившихся – и, вследствие этого, огромный недобор по призыву. Короче, в армию запихивали всех, кто не спрятался. Так и оказался Федя в рядах Вооружённых Сил Российской Федерации на Тоцком полигоне в Оренбургской области.
Поначалу в армии ему пришлось совсем не сладко. Их взводный, старший лейтенант Сомов – мужик что надо: невысокий, жилистый, справедливый. Но уследить за всем глаз не хватало. Доставалось молодому бойцу от «дедушек» за нерасторопность, особенно – от неравнодушного к нему ефрейтора Шестопалова, увальня-переростка родом из-под Рязани. Шестопалов, недавно разжалованный из сержантов за пьянку, был командиром их отделения.
Незавидная доля сблизила Федю с однопризывником рядовым Альбертом Рахметовым, тихим пареньком из глухой деревушки. Их обоих гнобили сослуживцы, и поняли собратья по несчастью, что вдвоём-то оно всё-таки легче тяготы армейской жизни переносить. Федя так толком и не понял про Альберта: он татарин, призванный из Башкирии, или наоборот, башкир из Татарстана – неважно. Главное, этот смуглый угреватый парень почти всегда находился рядом. Они много общались, хоть и плохо понимали друг друга, так как Алик в русском языке разбирался лишь чуточку лучше, чем Федя – в татарско-башкирском.
– Скажи, а как по-вашему будет «ангел»? – Федя махал руками, словно крыльями, чтобы друг понял, о чём спрашивают.
– А-а-а, кош!* – догадавшись, радовался Альберт Рахметов.
[*Примечание: Кош – птица (и по-татарски, и по-башкирски)]
– Эй, придурки, а ну, хорош порожняк гнать! Схватили тряпки и упали на «взлётку», – прерывал их лингвистический практикум злой ефрейтор Шестопалов. – И чтоб через пять минут пол блестел как котовы яйца!
И они в который раз за день драили с мылом «взлётку» – пол казарменного коридора. Но провонявший кирзой и портянками линолеум никак не желал доходить до указанной ефрейтором степени блеска. Танцевать в армии было некогда. Лишь однажды сержант, раздававший почту, потребовал сплясать за письмо. У Феди от радостного предвкушения чуть сердце не выскочило из груди. Но сержанта срочно вызвал комбат – и он, сунув Феде пахнущий фруктами конверт, пулей вылетел в сторону штаба. Другой возможности сплясать не случалось…
Прошло полгода. На обычном утреннем построении командир зачитал приказ о направлении бригады для выполнения боевого задания в горячую точку. Грозно гаркнул: «Кто не желает исполнять приказ, выйти из строя!». Федя и Алик переглянулись: ни тот, ни другой толком не поняли, о чём вещает командир. Из строя никто не вышел…
Первое время Федя считал, что «горячей» точка, куда их доставили военно-транспортным самолётом, называется из-за постоянной жары. Температура редко опускалась ниже тридцатки, а их теперь всегда заставляли таскать тяжёлую каску и бронежилет с металлическими пластинами. Частенько посылали на задания; называлось это «зачистка». Солдаты, обливаясь солёным потом, шли цепью через чужой лес, чужое поле, через чужое селение. Всё в этих краях казалось непонятным, чужим, лишь небо оставалось своим. Небо везде то же самое, одно на всех и каждому родное…
Зачистка походила на манёвры, только иногда кого-то могли ранить или даже убить. Потом они долго охраняли шлагбаум на просёлочной дороге. Называлось это «блокпост». Было их там два отделения (бойцов по десять в каждом). Неподалёку примостилась полуразрушенная, ставшая никому в этих краях не нужной старая часовенка – память о прадедах, покорявших Кавказ. Почти вся штукатурка внутри здания обвалилась, но кое-где ещё виднелись покалеченные изображения. Федя обнаружил в часовенке стреляные гильзы, мусор и пару кучек собачьего дерьма. Он не переносил беспорядок. Поэтому, когда выдалась свободная минутка, отправился туда на приборку. Увязался за товарищем и Алик. Вначале друзья, как могли, отчистили покорёженное строение, а после долго пялились на израненных святых. Когда возвратились – получили хороший втык от старлея Сомова.
– Два наряда вне очереди каждому за нарушение приказа! Что, пулю от снайпера схлопотать захотели? Ведь сказал: без разрешения территорию блокпоста не покидать!
Глаза командира вдруг округлились, вмиг осипшим голосом обратился он к Феде:
– А ну, тихо; замри и стой, не шевелись.
Но ошарашенный Федя сдвинулся на шаг от хрипевшего командира и ступил на что-то мягкое, упругое, живое. Федя увидел, как сразу сморщился Сомов и как стоящий рядом его смуглый друг Альберт Рахметов, глядя на Федины ноги, в момент вдруг сделался бледным. Напуганный Федя глянул вниз: втоптанная сапогом в землю, под его ногой извивалась гигантская гадюка – гюрза. Она шипела и отчаянно крутилась, но ужалить своего невольного обидчика даже не пыталась. Федя приподнял ногу, и змея тёмной молнией утекла прочь.
– Что же ты за человек?! – вырвалось из пересохшего горла командира. – Раз тебя змеи не жалят – может, тебе и снайперы нипочём? Но два наряда – остаются!
Медленно уплывали в прошлое дни, похожие один на другой. Время тянулось, словно бабушкино сгущённое молоко, только вкус у него был с горчинкой. Развлечениями блокпост не баловал. Иногда солдаты дулись в карты или лениво разгадывали сканворд. Как-то, маясь от безделья, ефрейтор Шестопалов устроил проверку порядка в тумбочках (тумбочками именовали деревянные ящики, притащенные бойцами на блокпост из развалин бывшего магазина). Порывшись в Фединых вещах, извлёк конверт, подписанный аккуратным почерком. Зачем-то понюхал. Тонкий след фруктового аромата приятно пощекотал фантазию Шестопалова. Ефрейтор, примерив на себя роль особиста, развернул письмецо. Вскоре он заржал, привлекая всеобщее внимание, и принялся перечитывать послание вслух:
– Дорогой Федя, я очень рада, что ты жив и здоров. Приятно, что часто вспоминаешь обо мне. Родители, наконец, смогли собрать нужную сумму, я ждала этого несколько долгих лет. Меня поставили в очередь на операцию. Отзывы о враче – отличные! А он, врач, обещает: я смогу забыть про инвалидное кресло. Конечно, с палочкой придётся походить, но через полгода тренировок буду как новенькая. После того, как всё это узнала, сразу и жить захотелось. Я уже сбросила 2 кг! Если так пойдёт, следующим летом выйду на пляж в своём коронном купальнике! Теперь о главном. Ты меня, Федя, прости, но принять твоё предложение я не могу, лучше сказать тебе об этом сразу. Пойми, мы абсолютно разные люди. Ты очень молодой и обязательно встретишь ещё свою половинку. Я всегда буду помнить, как ты спас меня от своры собак и помогал преодолеть депрессуху. Давай, останемся просто друзьями. Может, когда вернёшься, прыгнем вместе с парашютом? Жанна.
