Книга Легенды горы Кармель. Роман - Денис Соболев

Щенком ретривер помнил себя плохо. Вероятно, его любили, как и любого другого щенка, потому что люди редко заводят щенков, чтобы ненавидеть. Наверное, завести его попросили дети, потому что у соседских детей был щенок, он был «ужасно симпатичным», и им хотелось такого же. Уже потом ретривер понял, что значительную часть того, что делают и дети, и взрослые, они делают потому, что им хочется такого же, как у соседей, но только лучше или больше. Эти ранние воспоминания были отрывочными – скорее картинки, чем истории, – и он не знал, как связать их между собой. К тому же он не знал, что из этого и вправду было на самом деле, а что он придумал потом, бесконечными ночами на мокрых и холодных улицах зимней Хайфы. Щенком он помнил нескончаемые ссоры между взрослыми, с криками и бранью, и их ссоры с детьми, но он не понимал ни их смысла, ни их причин. Вместо того чтобы вслушаться и постараться понять, он забирался под тумбу, чтобы переждать, пока все пройдет. Там, под тумбой, он мог сидеть часами, и там было хорошо; крики и проклятия проносились над ним, как грозовые облака по высокому весеннему небу. Он слышал повторяющуюся фразу: «Ну и катись в свой Нью-Йорк, если он тебе так нужен», но так и не смог понять ее смысл. Нью-Йорк представлялся ему таким особым светло-голубым облаком, где всё правильно и хорошо и все счастливы. И он думал, что, наверное, когда-нибудь так оно и будет. Когда он был совсем маленьким, он представлял себе, что там, в Нью-Йорке, собаки могут лежать на облаке, свесив лапы, а весь мир медленно проплывает под ними. Он как-то даже видел по телевизору яркий нарисованный фильм – из тех, которые он смотрел с детьми, – где собака лежала на облаке, тихо мурлыкала себе под нос какую-то песенку, и он думал, что так, наверное, и происходит в Нью-Йорке.

После ссор Дафна подходила к ретриверу, плакала, гладила и говорила: «Укуси его, он нас совсем сжил со свету». Тогда, по крайней мере поначалу, он начинал лаять и бросаться на Йорама, потому что думал, что знает, на чьей стороне правда, а Дафна кричала: «Укуси его, укуси» и хлопала в ладоши. В эти моменты от нее исходил запах слез, пота и тот странный кислый запах, который тогда еще ретривер не знал, как назвать; когда он подрос, он понял, что это запах ненависти. Йорам жестко и холодно отодвигал его, иногда поднимал за ошейник, реже отбрасывал ногой, надолго уходил. Он мог исчезнуть и на несколько дней. Когда он возвращался, от него пахло дымом, духами, женским телом, но чаще перегаром; много позже одна из женщин, накормивших ретривера, со слезами сказала ему, что от нее пахнет свинством и отчаянием. С этого момента он уже знал, как назвать этот знакомый перемешанный запах алкоголя, женского тела и дешевого дезодоранта. Детям ретривер тоже быстро надоел. Он был скучной игрушкой, его было невозможно наряжать, к нему не было дополнительных частей – из тех, что продаются в больших красочных коробках, – из него невозможно было даже стрелять. К тому же с ним нужно было гулять. Но ни дети, ни взрослые не хотели ради этого вставать утром, когда еще можно продолжать спать, отрываться от телевизора с его движущимися красочными картинками и громкой чарующей музыкой или возвращаться раньше времени из гостей. Они пытались заставить друг друга с ним гулять и ссорились из-за этого еще больше, а Дафна кричала: «Вы же мне обещали. Иначе бы я не взяла эту чертову собаку».

Она часто попрекала им детей и Йорама – так же как попрекала Йорама тем, что он не занимается детьми, – и ретривер стал чувствовать, что он все больше и больше превращается для них в обузу. Дети с раздражением пристегивали к нему поводок и тащили на улицу, и от их рывков у ретривера болела шея. «Тупое животное, – как-то мрачно сказал Дани, – из-за тебя опять шляться по этой жаре», – и дернул его с такой силой, что чуть было не упал сам. Ретривер старался быть полезным зверем, исполняя все то, к чему – как ему казалось – его обязывал долг благодарной собаки. Он вскакивал по ночам по первому шороху, защищая дом от воров; лаял на всех, кто мог бы угрожать детям. Соседи даже как-то вызвали полицию, когда он ночью залаял, почувствовав чужую бродячую собаку, зашедшую к ним в подъезд. «Ну и злобную вы вырастили тварь», – сказал как-то Йорам. «Под стать тебе, – ответила Дафна, – и к тому же жрет, как пылесос». Его окатило холодным водопадом ненависти. Ретривер стал стараться есть меньше, но, как ему показалось, никто этого даже не заметил. Он старался во всем участвовать – распаковывать еду, которую приносили из супермаркета, помогать убираться. «Эта собака опять под ногами, – кричала Дафна детям. – Да уберите же вы ее куда-нибудь». В один из таких моментов Йорам с раздражением его пнул – хотя и не больно; подражая ему, ретривера стали пинать и дети. Ретриверу было больно, обидно – но не до озлобления, а скорее до тупой непроходящей внутренней боли, а еще он постоянно обвинял себя в том, что не может сделать так, чтобы все было хорошо, и чтобы он был им дорог, и чтобы его любили. Тогда он начал стараться занимать как можно меньше места. Ретривер не просился гулять, пытался лежать на одном месте; а когда дети смотрели телевизор, он просто устраивался рядом с диваном, положив голову на лапы, и вместе с ними смотрел на экран.

Цветные картинки экрана постепенно стали приобретать для него смысл. Он узнал, что там – за черным ободком – тоже есть дома, люди и даже собаки. Это было странно и в чем-то захватывающе. Дети перескакивали с картинки на картинку, и каждая из них открывала какой-то новый красочный мир. Впрочем, потом он понял, что эти миры бесконечно повторяются. А однажды, когда никого не было, он улегся на диван и случайно задел лапой маленький черный предмет, который дети обычно держали в руках. Без всякой их помощи экран неожиданно засветился; ретривер посмотрел на него изумленным завороженным взглядом. Потом с недоверием оглядел себя. Это было чудом, и это чудо совершил он – которого обычно называли просто «собакой». Он даже и не подозревал, что это возможно. Потом, испугавшись, он несколько раз плюхнулся на черный предмет, и экран погас. Теперь, когда все уходили, он вновь и вновь пытался удостовериться, что тоже может быть человеком, и потрясенным взглядом смотрел на светящийся экран. Но как-то Дафна вернулась неожиданно быстро и так же – рывком – открыла входную дверь. «Ты оставил включенным телевизор, – сказала она Йораму вечером. – Так ты убегаешь на работу, я правильно поняла?» «Я его вообще не включал, – ответил он, – и домой не возвращался». «А кто? – спросила Дафна. – Может, это у нас собака смотрит телевизор?» «Может, и собака», – примирительно сказал он. «Тогда пусть собака сама с собой и гуляет», – сказала Дафна и стала выпускать ретривера на улицу одного. Это было счастливое время. Никто не рвал его за поводок, не проклинал, он больше не чувствовал, что он в тягость. После прогулки он тихо возвращался домой, и на него просто не обращали внимания. Переполненный благодарностью ретривер стал еще больше стараться быть полезной собакой. Он пытался предугадывать желания; радостно лаять, когда от него этого ждали, и молчать, когда он не был нужен. В те же дни, когда кто-нибудь из семьи болел, ретривер чувствовал, что его сердце переполняется состраданием, страхом, виной и болью; в такие дни он старался не отходить от больного. Даже когда его били или он обижался, он не мог избавиться от этих страхов, от чувства ответственности и вины. Но однажды, вернувшись домой, он снова услышал, как слово «собака» тонет в криках. «Он прав! – кричал Йорам. – Единственный нормальный человек в этой психушке. Почему ты выпускаешь его гулять? Он же на всех бросается, ты что, не видишь? Он кого-нибудь искусает, и нас разденут на судах». «У меня нет времени гулять с твоей собакой, – кричала в ответ Дафна. – Хочешь с ним гулять, гуляй сам. Всяко лучше, чем просиживать диван». Йорам хлопнул дверью, потом вернулся. «Чтобы его завтра же здесь не было, – сказал он. – Из-за игрушки для детей я не намерен таскаться по судам. Перетопчутся. Пусть с Барби играют. И вообще дома не пройти. Здесь не гостиница». «А куда я его, по-твоему, должна деть?» – спросила Дафна. «Отвези его к твоей сестре, – сказал Йорам. – У нее квартира с садиком. Хоть какой-то прок будет от твоих родственников». «И не подумаю, – ответила Дафна. – Тебе надо, так ты и решай, куда его деть. А дети в любом случае скоро вырастут». «Сука», – мрачно сказал он и вышел на балкон.