А во-вторых, и это самое главное: я не хочу Эльвири, и Эльвири не хочет меня. Никогда я не возьму ее в жены. И она не хочет меня в мужья, — Габор сжал мне руку. — Что вы на это скажете?
Я ничего не ответила. Но сразу повеселела, и надо же, скованность моя исчезла.
— Вы должны мне верить, — настойчиво продолжал Габор. — Или вы думаете, я лгу?
— Нет, конечно. А какая она?
— Кто?
— Эта Фогоши.
— Ах, Фогоши. Ну, какая… Я как-то даже и не задумывался об этом, она… абсолютно нормальная.
— Красивая?
— Красивая? Мой старик сказал бы, слишком толста и слишком худа, но так говорит он о каждой. Видите ли, мы знаем друг друга с детства, Эльвири просто всегда была, я видел и не видел ее одновременно, в отличие от вас. Я закрываю глаза и вижу ваш образ. Совершенно отчетливо. Я мог бы описать вас любому художнику, и он сделал бы точный портрет. Я помню, как вы выглядели в первый раз, на вас было прелестное светло-голубое платье. В феврале этого года… но вы тогда были ребенком…
— Ага.
— А теперь уже нет, — быстро добавил Габор, — вы выросли.
— Благодаря тренировкам в манеже.
— Боже мой, конечно, — сказал он, чувствуя за собой вину. — У нас, венгров, в ходу крепкие выражения, а кавалерийский жаргон тоже не поэзия, папенька же мой верит в суровую школу…
— Да, развлечением это не назовешь.
— Мне тоже это не по душе. Я страдал вместе с вами. Меня бросало в пот. Но вы были великолепны. Я горжусь вами. И все это было не напрасно. Знаете, что сказал мой отец? Когда ему пришла идея с этим казарменным тоном? Он сказал: «Теперь мы подвергнем ее испытанию. И если она его выдержит, то станет одной из нас».
— А что это значит?
— Это может значить только… это как обещание. Что он даст нам свое благословение… в случае, если мы… вы и я… если мы… захотим заключить союз. Знаете, я слышал — то есть, мне сказала ваша тетушка, — это было щекотливое дело, что у вас нет залога. А я тоже не имею состояния, к сожалению. Вот в чем проблема. И тогда мне пришла идея со второй наездницей.
— Это ваша идея?
— Ну да. Я подумал, должно что-то произойти. Я посоветовался с Аттилой. А тот рассказал мне о Косанике, одну ужасную историю за другой. Так что теперь мы убьем двух зайцев одним ударом. Папа́ тут же воодушевился и теперь взвинчивает ставки в пари, для этого есть лишь одна причина… — он поднес мою руку к своим губам и почтительно поцеловал кончики пальцев, один за другим, не спуская с меня глаз, — это имеет… только один… смысл: залог.
— Но как…
— Если дело пойдет так дальше, то составится приличная сумма.
— И что тогда?
— Когда?
— Если мы выиграем, и ваш папа́ выиграет залог?
— Что случится тогда? Моя дорогая Минка, — Габор счастливо засмеялся, — тогда мы получим отцовское благословение, подадим прошение императору и объявим о нашей помолвке. Вы откажетесь от пансиона, останетесь в Эннсе и будете ждать меня. То есть… — Он поколебался. — Я давно хотел спросить вас… Я вам нравлюсь?
— Очень!
Габор покачал головой:
— Глупый вопрос. Конечно, я вам нравлюсь. Но скажите, только честно, вы относитесь ко мне по-особенному?
— Да, — ответила я без колебаний.
А во-вторых, и это самое главное: я не хочу Эльвири, и Эльвири не хочет меня. Никогда я не возьму ее в жены. И она не хочет меня в мужья, — Габор сжал мне руку. — Что вы на это скажете?
Я ничего не ответила. Но сразу повеселела, и надо же, скованность моя исчезла.
— Вы должны мне верить, — настойчиво продолжал Габор. — Или вы думаете, я лгу?
— Нет, конечно. А какая она?
— Кто?
— Эта Фогоши.
— Ах, Фогоши. Ну, какая… Я как-то даже и не задумывался об этом, она… абсолютно нормальная.
— Красивая?
— Красивая? Мой старик сказал бы, слишком толста и слишком худа, но так говорит он о каждой. Видите ли, мы знаем друг друга с детства, Эльвири просто всегда была, я видел и не видел ее одновременно, в отличие от вас. Я закрываю глаза и вижу ваш образ. Совершенно отчетливо. Я мог бы описать вас любому художнику, и он сделал бы точный портрет. Я помню, как вы выглядели в первый раз, на вас было прелестное светло-голубое платье. В феврале этого года… но вы тогда были ребенком…
— Ага.
— А теперь уже нет, — быстро добавил Габор, — вы выросли.
— Благодаря тренировкам в манеже.
— Боже мой, конечно, — сказал он, чувствуя за собой вину. — У нас, венгров, в ходу крепкие выражения, а кавалерийский жаргон тоже не поэзия, папенька же мой верит в суровую школу…
— Да, развлечением это не назовешь.
— Мне тоже это не по душе. Я страдал вместе с вами. Меня бросало в пот. Но вы были великолепны. Я горжусь вами. И все это было не напрасно. Знаете, что сказал мой отец? Когда ему пришла идея с этим казарменным тоном? Он сказал: «Теперь мы подвергаем ее испытанию. И если она его выдержит, то станет одной из нас».
— А что это значит?
— Это может значить только… это как обещание. Что он даст нам свое благословение… в случае, если мы… вы и я… если мы… захотим заключить союз. Знаете, я слышал — то есть, мне сказала ваша тетушка, — это было щекотливое дело, что у вас нет залога. А я тоже не имею состояния, к сожалению. Вот в чем проблема. И тогда мне пришла идея со второй наездницей.
— Это ваша идея?
— Ну да. Я подумал, должно что-то произойти. Я посоветовался с Аттилой. А тот рассказал мне о Косанике, одну ужасную историю за другой. Так что теперь мы убьем двух зайцев одним ударом. Папа́ тут же воодушевился и теперь взвинчивает ставки в пари, для этого есть лишь одна причина… — он поднес мою руку к своим губам и почтительно поцеловал кончики пальцев, один за другим, не спуская с меня глаз, — это имеет… только один… смысл: залог.
— Но как…
— Если дело пойдет так дальше, то составится приличная сумма.
— И что тогда?
— Когда?
— Если мы выиграем, и ваш папа́ выиграет залог?
— Что случится тогда? Моя дорогая Минка, — Габор счастливо засмеялся, — тогда мы получим отцовское благословение, подадим прошение императору и объявим о нашей помолвке. Вы откажетесь от пансиона, останетесь в Эннсе и будете ждать меня. То есть… — Он поколебался. — Я давно хотел спросить вас… Я вам нравлюсь?
— Очень!
Габор покачал головой:
— Глупый вопрос. Конечно, я вам нравлюсь. Но скажите, только честно, вы относитесь ко мне по-особенному?
— Да, — ответила я без колебаний.
