— Проведите все необходимые проверки. Я на этом не буду экономить. Вы долгое время работали с овцами, и я доверяю вашим выводам. Итак?
Калман Орен снова кивнул.
— Я берусь за экспонат «Видение пророка». Благодарю вас за оказанное мне доверие, доктор Брукнер.
Калман Орен сожалел, что доктор Брукнер больше ему не симпатизирует. Вероятно, что-то в нем отталкивало великого человека, а может быть, Калман ему просто не приглянулся. Он забрал свой букет из шкафчика.
Дочки Римоны всегда тянулись к нему. Младшей было одиннадцать лет, а старшей — тринадцать. Что за волосы у младшенькой! Длинные, густые, пышные! А губки старшей, милые зубки… только сын был против него, смотрел на него волком и однажды, когда никто не видел, плюнул в него! Ему не забыть этого плевка. После него стало ясно, что ради получения Римоны придется трудиться в поте лица. И вот теперь он возвращается от Брукнера униженный и подавленный. Его настроение зависит от этого великого человека.
Орен отправился на пикапе забирать Латро из аэропорта. Они выехали с Барухом Муаджаром, прихватив с собой пищу для волка.
— Ну так что? Доктор Брукнер выходит на войну?
— Доктор Брукнер, владыка Багдада и Хорасана, — с улыбкой ответил ему Калман Орен.
— Богатырей великих укрощает и воителей устрашает, — сказал Барух и поклонился войлочному льву, висевшему на правой дверце. — Гинд и Синд, Китай и Хаджаз, Йемен и Судан пред тобою преклонят колена. Всё, о чем повелеть соизволишь, я смиренно исполню, владыка!
Работники аэропорта смотрели на них с любопытством. Волк уже полинял после зимы. Он выглядел испуганным. Это был серовато-бурый степной волк, издали напоминавший собаку, шерсть его местами отливала рыжиной. Однако вблизи никто бы не усомнился в его волчьей сущности. Мощная шея и на редкость широкая пасть свидетельствовали о том, что любому барану вовсе некстати встречаться с ним темной ночью.
Пока они стояли у его клетки, в воздухе пронесся какой-то пронзительный свист. Латро задрал свою крупную голову и разинул пасть — внезапно раздался волчий вой, загадочный, непостижимый. Он проникал сквозь тонкие перегородки, кружил между табло, громкоговорителями, весами, эскалаторами, спешащими людьми, окрашивал в желтый и красный цвет обыденный скучный воздух, принося с собой шелест листвы, запах крови, одиночество степей, дым костров. Люди замерли на ходу и повернули головы на этот невозможный душераздирающий звук. Орен внезапно задохнулся, сердце его екнуло. Как странен был этот первобытный вой в аэропорту!
Поев и попив, волк посмотрел на Орена умными глазами. Орен просунул руку сквозь прутья решетки, и волк отступил, но продолжал смотреть ему в лицо.
— Готов весь аэропорт загрызть, — сказал Барух. — Глянь на его холку! На хвост! Он убийца, убийца и властелин, так я тебе скажу.
— Симпатичный волчок, — сказал Калман Орен.
— То, что написано, — это о временах Спасителя, а не о временах Брукнера, — сказал Барух Муаджар.
Уже долгие годы Калман Орен не ощущал того подъема, той бури чувств, которая клокотала у него в жилах, пока он вел машину в Иерусалим. Тайная радость захлестывала его сердце всякий раз, как он вспоминал этот вой. Он был доволен, что доктор Брукнер, спрашивая, не имеет ли он чего-нибудь против животных, о коих сказано у пророка, перестал пытать его по поводу овец. Хотя Орен и работал с овцами долгие годы, сперва пастухом, а потом ветеринаром в Галилее, не любил он своих подопечных. Он старался мысленно представить себе их обильное и отборное руно, которое они отдают человеку взамен жертвенной смерти, но не лежала у него душа к мелкому скоту. Быть может, в один прекрасный день доктор Брукнер еще услышит волчий вой, пронеслась в его голове стремительная и приятная мысль. И он обернулся, чтобы взглянуть на великолепного зверя. Волк выглядел настороженным, наверняка пытался понять, куда его везут, что его ждет. Вдруг он задрал голову. Да будет день и да будет ночь, когда доктор Брукнер услышит твой вой! Поднимайся к Иерусалиму, о пикап Библейского зоосада, да шуршат колеса твои по дороге, петляющей среди высокоствольных лесов, среди голых скал, а ты, Латро, румынский разбойник, ощетинься, рычи! Быстрее, о пикап зоосада, лети к Римоне, к «Видению пророка», ускорь свой бег, напряги свои механические легкие и доставь Латро к сладостной белоснежной шкурке ягненка! Флаги взовьются над зоосадом, а на этих флагах — ты, Латро, превратившийся в знамение и чудо, принесший косматый образ свой в дар пророчеству Исайи. Ты, о безвестный герой готовящегося чуда, смейся, смейся во всю пасть, скалься волчьим своим оскалом!
Настал великий день. Доктор Брукнер находился под столь сильным впечатлением от грандиозности своего свершения, что в свете него даже список приглашенных выглядел донельзя скромно. На открытие нового экспоната доктор пригласил немногих, не более двухсот человек: главу правительства, мэра Иерусалима, нескольких раввинов, одного епископа — отца Ясны, консультировавшего его по части латыни, одного кади, высших чинов полиции, бывшего начальника генштаба (разбойничья повязка на его левом глазу соответствовала, по мнению доктора, духу момента), нескольких общественных деятельниц, людей со студии «Гева», послов США, Великобритании и Франции. Речи, крики «ура», бутылки шампанского «Президент».
Барашек Абу Сахала был на диво красив, шерсть его сияла белизной, морда излучала смирение и невинность. Это была идеальная, восхитительная и сладостная жертва. Ягненок стоял, повернувшись пухленьким задом к Латро, взиравшему на все происходящее пронзительными глазами. Доктор Брукнер не позволил дать Латро успокоительное, опасаясь, как бы кто-нибудь не сообщил о столь позорном факте газетчикам, но распорядился накормить волка поплотнее его любимой едой. В последнюю минуту в нем, правда, проснулась какая-то тревога, и он попросил Орена дать волку таблетку валиума, но Орен опасался, что в связи с волнением таблетка может возыметь противоположное действие. В конце концов он решил рискнуть. И все действительно прошло спокойно. Удовлетворенные и полные изумления гости ушли от загона, в котором волк и ягненок жили бок о бок в согласии и дружбе — несколько прохладной, но так ли уж это важно?
Доктор Брукнер проводил Моше Даяна к выходу. Он уже долгие годы восхищался этим человеком, ему нравилось и его красивое лицо, и необыкновенный пафос, и черная повязка на глазу, и стиль его речей — Даян разговаривал как великие люди из прежних книг. Доктор Брукнер был трусоват, и чем старее становился, тем делался боязливее, а рядом с такими бесстрашными людьми, как Даян или Игаль Ядин, он успокаивался, и бодрость возвращалась к нему. Но больше всего он любил находиться рядом с Даяном, в котором отсутствие страха было особенно драматичным, что вызывало симпатию и захватывало дух, в то время как бесстрашие Ядина казалось врожденным, само собой разумеющимся. В присутствии Даяна было что-то магическое. Доктор Брукнер с трепетом ждал слова из его уст, ждал, что обожаемый герой скажет ему нечто такое, что надолго запечатлится в памяти. И вот Даян внезапно остановился и посмотрел на голый холм, на котором не было ничего, кроме редко растущих кустиков, на холм, обожженный солнцем, как гигантский керамический горшок. Над ними проплыло облако, и его тень пересекла холм, словно на солнечных часах. Группа приглашенных осталась далеко позади, и полуденная тишина делалась только отчетливее благодаря гулу их голосов.
