Матери вправе обучать своих дочерей тому, как себя вести и во что верить, но решение придерживаться того, чему их научили, принимают взрослеющие дочери. Матери надеются, что период взросления дочерей будет для них нелегким, но все же радостным временем. Однако нередко на сглаживание острых углов, возникающих в отношениях между матерями и дочерьми, уходят годы, говорить же о том, что для кого-то из них этот период был радостным, и вовсе не приходится.
Девичьи сердца расцветают в тех семьях, где они окружены заботой и где ничто не препятствует проявлению их индивидуальности. Любящие своих дочерей родители преподносят им, а вместе с ними и всему миру огромный подарок. Роль матери в воспитании дочери трудно переоценить — именно ей поручено быть для нее проводником, указывающим путь и мир женственности и помогающим раскрыть свою уникальную красоту.
Мне (Стейси) неведомо, что значит иметь дочь, — у меня нет подобного опыта. Мой муж и трое наших сыновей прямо сейчас во дворе нашего дома затевают какие-то взрывные работы. Разбирая на части ручной пулемет М-60 и смешивая весь имеющийся в их арсенале порох, они готовятся произвести по-настоящему запоминающийся взрыв. Званые вечера и чайные церемонии у нас не в чести. Ни один из них не позволяет мне прикасаться к своим вихрам. Но хотя у меня и нет дочери, я сама ею являюсь.
Долгая дорога домой
Надо признать, что мои (Стейси) отношения с матерью нельзя было назвать ровными. Для нас обеих они были крайне болезненными и осложнялись постоянными недомолвками и разногласиями. Помните, какие послания принесли с собой мои душевные раны? В какой шок мою маму ввергло известие о том, что у нее родится еще один ребенок? Этим ребенком довелось стать мне, и я чувствовала, что вызываю ее недовольство и тем, во что я верю, и тем, как я одеваюсь, и своим образом мыслей, и самим фактом своего существования. Лишь когда мне исполнился сорок один год, я смогла понять, что по отношению ко мне мама чувствовала то же самое.
Вы помните, я рассказала вам о том, как мое появление на свет осложнило и без того тяжелую жизнь мамы. Я оказалась для нее слишком большой обузой, поэтому мне пришлось спрятать свои истинные чувства и приложить все силы, чтобы стать самой послушной дочерью, о которой она могла только мечтать. Мне так хотелось, чтобы мама искренне интересовалась мной, чтобы ей хотелось со мной играть. Мне очень нравилось перед отходом ко сну целовать ее в щеку, вдыхая аромат нанесенного ею на кожу ночного крема (я до сих пор вспоминаю об этом с удовольствием). Я уже упоминала о том, что завела привычку притворяться больной, для того чтобы обратить на себя ее внимание, потому что «заболевшей» Стейси она читала вслух книги, а еду приносила прямо в постель. Наличие у меня высокой температуры скрашивалось тем, что к маминой заботе добавлялась еще и газировка «7 up», и ванильное мороженое. (Кстати, болеть в обществе Джона далеко не так приятно, как было в обществе мамы. Его сочувствие ко мне обычно выражается в том, что на тумбочке рядом с моей кроватью вырастает гора витаминов и ужасных на вкус, но очень полезных для моего здоровья напитков.)
Когда моя сестра училась в начальной школе, она придумала сказать нашей маме, что, мол, учительница требует от родителей каждый вечер читать вслух заболевшим детям учебники, дабы они не отставали от своих одноклассников. Конечно же, требование строгой учительницы было всего лишь выдумкой, но эта уловка позволила нам, прижавшись к маме, безраздельно завладевать ее вниманием почти на двадцать минут. Как видите, мы с сестрой делали все что могли.
Когда я училась в пятом классе, мама узнала, что я курю, и, расстроившись, сказала, что у нее больше нет ее маленькой девочки. Я плакала. И научилась скрываться еще искуснее. Ей были неведомы ни мои мечты, ни устремления, ни таланты, ни то, на какой скользкий путь я вступила. Все голы обучения в школе и колледже я производила впечатление примерной ученицы. Но под маской пай-девочки скрывались мои метания и отчаянные попытки научиться жить — с помощью различных пагубных привычек, назойливо прививаемых этим миром. Я чувствовала себя нелюбимой, нежеланной, несчастной и действительно никчемной. Сделанный мной в то время выбор губительно отразился и на моей душе, и на душах близких мне людей, так как я все глубже погружалась в отчаяние, презирая себя и в то же время пряча свое истинное лицо.
Когда на одном из школьных вечеров я накурилась травки и заявилась домой в перепачканной собственной рвотой одежде, которую сбросила на пол в ванной комнате, ни мать, ни отец не сказали мне ни слова. Они промолчали и тогда, когда я была настолько пьяна, что без их помощи не могла попасть в дом. Мое задержание за вождение автомобиля в нетрезвом виде завершилось лишением меня водительских прав сроком на две недели. А однажды я просто не пришла домой ночевать. Вернувшись на следующее утро, я застала маму на грани истерики: за время моего отсутствия она уничтожила все лекарственные препараты, которые я, не таясь, держала у себя комнате. Движимая отчаянным желанием меня разыскать, она просмотрела все мои школьные тетради, надеясь отыскать телефон моей подруги, но вместо него обнаружила список транквилизаторов, которые я успела попробовать за последний месяц. Список был очень длинным.
Я любила маму и не хотела, чтобы она узнала о том, что я принимаю транквилизаторы. Я не хотела причинить ей боль. Да, когда-то она меня подвела. Все матери так или иначе подводят своих детей. Но она ведь меня любила, а это было самое главное. И хотя мне было ужасно стыдно за инцидент с лекарствами, я не раскаялась в своем поведении, нет. На тот момент нет. Вместо этого я научилась скрываться еще тщательнее.
Годы учебы в колледже были ознаменованы для меня беспорядочными половыми связями… вызванными погоней за иллюзорным чувством, что я красива, желанна и любима. Моя мама, будучи рьяной католичкой, частенько возмущалась чьими-то неблаговидными поступками (кстати, ничем не отличавшимися от моих собственных), уверенная в том, что Господь никогда не простит подобных прегрешений. Она удивлялась, как люди не боятся совершать столь тяжкие грехи. Для меня ее осуждение было равносильно пощечине, но втайне я надеялась, что Бог способен простить мне то, что могла бы простить и я.
По Божьей милости и к вящей Его славе на последнем курсе обучения в колледже я стала христианкой. Иисус буквально спас меня. Но я больше не была католичкой или как минимум перестала притворяться ею. (Потому что все время обучения в школе я прикидывалась, будто разделяю убеждения своей матери.) Теперь я посещала «внеденоминационную» церковь.
Мама обрадовалась, что я перестала принимать транквилизаторы. (При этом мы обе с ней делали вид, она — что не догадывается о моих сексуальных грехах, я — что не догадываюсь, что она догадывается.) Она радовалась, что я снова молюсь, но ее огорчал мой отказ посещать ее церковь. Наши разговоры на тему веры превращались в словесные баталии, в пылу которых каждая из сторон пыталась доказать правоту своих убеждений, но была абсолютна глуха к доводам «противника». Вместо того чтобы радоваться тому, что нас объединяет, мы позволили разделить нас, словно непреодолимой полосой заграждения из колючей проволоки, нашим доктринальным разногласиям.
