Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
– Мой соотечественник Гай Юлий Цезарь по этому поводу сказывал, что лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в великом Риме, – учтиво склонил я голову.
Такое объяснение было как раз в духе царевича, а потому вполне его устроило – больше он ко мне не приставал, и я вновь устремился в покои Федора, где, кроме меня, Годунова и Бомелия – царевич в очередной раз захворал, – действительно не было ни души. Самое время для сказок и притч, а также, после того как царевич уснет, для задушевного разговора с Годуновым. А иных часов не найти, и не старайся.
Я по-прежнему не баловал Бориса предсказаниями грядущего, ссылаясь на то, что они слишком туманны и неясны, а если периодически и приоткрывал завесу, то лишь над теми странами, где я, образно говоря, не давил бабочек. Например, Речь Посполитая.
Помнится, я аж за полгода предсказал ему смерть короля Сигизмунда II. Когда предсказание сбылось, на Годунова это произвело немалое впечатление. Сейчас, после очередных моих пророчеств, кого именно изберут королем, а также насчет побега французского Генриха в следующем году обратно во Францию для занятия освободившегося трона, Борис смотрел на меня, как на некоего древнегреческого оракула – восторженно и в то же время опасаясь хоть чем-то не угодить и паче того – рассердить. Правда, предсказание еще не сбылось, но Годунов был уверен, что в названный мною год и месяц все непременно случится.
Разговаривали мы с ним всегда полушепотом, да и то намеками, не впрямую – мало ли, вдруг тихо сопящий Федор на самом деле не заснул. Впрочем, когда царевич не спал, я тоже старался не тратить времени даром. Если внимательно проанализировать мои рассказы, то можно было сделать однозначный вывод – все они не только занимательны, но и имеют некую тайную цель.
Чаще всего – разве лишь в разных вариациях – я старался с помощью той или иной притчи внушить Федору мысль, что по-настоящему мудрый царь славен прежде всего тем, что умеет подбирать умных советников. При этом он не должен завидовать или сердиться, если ему вдруг покажется, что тот или иной приближенный к его трону башковитее самого государя. Наоборот, ему надлежит не огорчаться, но радоваться, что он сумел найти таковых, поскольку служить-то они будут царю, а значит, их ум все равно что его.
Федор больше любил рассказы про иное, как и положено мальчишке, – отважные сильные герои, спасающие красавиц из лап драконов, и прочее на эту тему. Сам-то хлипкий, вот и мечтал о лаврах супермена. Я, честно говоря, одно время думал, что, слушая меня и согласно кивая головой, он не воспринимает сказанного, но спустя полтора месяца понял, что ошибался. Оказывается, кое-что у него отложилось, и не так уж мало, иначе бы у него как-то раз не вырвалась фраза:
– Я бы, будь государем, вас с Бориской выбрал. – И залился краской смущения – не привык он откровенничать.
Опаньки. Мне даже не по себе стало. Неужто я добился того, чего хотел? Впрочем, радоваться все равно рано. На дворе только зима, тысяча пятьсот семьдесят третий год едва начался, и впереди еще одиннадцать лет правления Иоанна. Об этом я и сказал Годунову, едва мы вышли из опочивальни царевича – уж больно Борис был обрадован словами Федора. Мол, не спеши ликовать – дожить еще надо. И не только нам самим, но и Федору, а он вон какой хлипкий – болезнь на болезни и болезнью погоняет. Даже простужался царевич чуть ли не каждый месяц, а уж про внушительный букет внутренних, посерьезнее, вообще лучше промолчать – там хоть караул кричи.
Я как-то раз спросил Елисея, почему он не может отыскать для Федора какого-нибудь радикального средства, ведь вестфалец был не только мастером в изготовлении ядов, но и весьма искусным лекарем. Однако из сбивчивых объяснений Бомелия мне стало понятно, что в данном случае медицина, тем более средневековая, бессильна. Если кратко, в двух словах, то у Федора был, образно говоря, ВИЧ, причем от рождения, то есть сопротивляемость организма отсутствовала напрочь. А если душа больного не жаждет подтолкнуть тело на решительное сражение с болячками, ни один лекарь помочь не в силах, будь он хоть семи пядей во лбу.
Кстати, в ту зиму наша иностранная парочка – Бомелий и я – потеснила с первых мест даже бывших царевых любимчиков – Ваську Грязного и Григория Лукьяновича. Еще дальше, на приличном удалении от наших спин маячила скромная фигурка Бориса Годунова. Подняться вровень ему мешала не только молодость – двадцать лет от роду, – но и ухудшившееся отношение царя к своему верному Малюте Скуратову, которое непроизвольно переходило с тестя на зятя. Рикошетом.
Не знаю, в чем там дело, – я не спрашивал, а сам царь об этом ничего не говорил, но, кажется, виной этому были затянувшиеся розыски какого-то человека, порученные Иоанном Малюте. Причем искал его Григорий Лукьянович далеко не первый год, но все никак не мог найти. Что за человек – бог весть. Я даже имени его не слышал. Лишь раз в разговоре царя со Скуратовым проскочило слово «подменыш», но к кому государь его адресовал, я так и не понял.
Неприятнее всего, что и Малюта входил в число моих врагов. Почему-то ему втемяшилось в голову, что я норовлю занять его место. Не иначе как из-за моих рассказов о пыточном дворе испанской инквизиции. Поделился по дури, а он и возомнил невесть что. Было обидно, потому что я, как раз наоборот, заступался за него перед царем. И как знать, если бы не мои примирительные заявления, то не миновал бы Григорий Лукьянович царской опалы.
Только вы не подумайте, что я выжил из ума, решив из трусости стать благодетелем царского палача. Плевать мне на него. Но, как я уже говорил, рикошетом эта опала непременно ударила бы и по зятю Малюты, а этого допускать было нельзя. Не видел я в окружении Иоанна хоть одного толкового человечка, за исключением думного дьяка Андрея Яковлевича Щелкалова. У всех в первую очередь на уме шкурные интересы и никакого стратегического мышления. Нет, может, как полководцы они замечательные, но в мирных делах – торговых, дипломатических и прочих – Борис дал бы им сто очков форы.
Взять того же князя Дмитрия Хворостинина. И вояка знатный, и учиться не брезгует – под Молодями он мои замыслы хватал на лету и только все время удивлялся, как сам не додумался до такой простоты, и род у него хоть и не из первейших, но весьма уважаемый. Опять же из Рюриковичей, а не каких-нибудь Романовых или Шереметевых, но…
Вот в этом «но» и скрыта основная загвоздка. Не стратег он. Да и характер у него тоже не царедворческий – смолчать или сказать уклончиво, но все равно добиться своего ему не дано. Правда, чего другого в избытке. Прям, честен, строен – не человек, а корабельная сосна. Вот только такие вверх не идут, разве что в исключительных случаях, когда в стране что ни год, то война, а ты – гений. Суворов вон даже генералиссимусом сумел стать при всей своей неуживчивости. Но он только исключение, которое лишний раз подтверждает правило. К тому же Хворостинин – не Суворов.
Про остальных вообще молчу.
И еще по одной причине я всеми силами стремился, чтобы Григорий Лукьянович не угодил в опалу. Если бы ему оставалось жить лет десять или хотя бы пять – имело смысл не мешать царю и даже помочь, натравив его величество на собственного палача. Но жизненный срок Малюты и без того подходил к концу. Ему оставалось всего ничего – меньше двух месяцев, так что можно и потерпеть его бесконечные злобные нападки. Пусть себе порезвится напоследок.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
