Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
Еще жестче оценивает корпусные порядки будущий народоволец Михаил Юльевич Ашенбреннер (1842–1926):
«В 53 г. я поступил в I Московский кадетский корпус, который тогда, подобно школе кантонистов – был “палочной академией”. Ротный командир Сумернов мне сделал такое напутствие: “Помни, у меня всякая вина виновата. За ослушание, дурное поведение и единички высекут: будь у тебя семь пядей во лбу, а виноват – значит марш в “чикауз”; у меня правило: “помни день субботний”. По субботам водили в “чикауз” человек 20–30. Одних пороли, другие навидались. Малышам давали до 25 ударов, подросткам до 50, а взрослым до 100. Совершая публично порку, наши воспитатели рассчитывали на поучение и устрашение; а вышло нечто другое: по примеру воспитанников старшего возраста, малыши в виде протеста старались переносить наказание не только без крика, а молча, что приводило присутствовавших товарищей не в ужас, а в некоторый экстаз и создавало подражателей. Так, мало по малу дикая и жестокая казарменная ферула создавала суровое спартанское товарищество, связанное общей ненавистью к начальству, и по правилу о взаимной выручке учила стоять всех за одного» (Ашенбреннер, 1925).
Самыми страшными массовыми порками славился Воронежский кадетский корпус. Будущий управляющий канцелярией туркестанского генерал-губернатора Георгий Павлович Федоров в своих мемуарах «Моя служба в Туркестанском крае» (1913) рассказывает:
«Я поступил в этот (Тамбовский. – И.К .) корпус в 1855 году и в 1858 году был переведен в Воронеж. О пребывании в тамбовском корпусе у меня сохранились самые туманные воспоминания. Существовавшая в то время система воспитания требовала для достижения педагогических целей трех вещей: розог, розог и розог, и применялась к бедным детям с беспощадною суровостью, несмотря на то, что во главе корпуса стоял очень добрый человек генерал Пташник. Но и он порол нас потому, что в то время других педагогических приемов не признавали даже самые передовые люди.
Помню, впрочем, хорошо, что до нас доходили слухи, что в воронежском корпусе несравненно больше порют, чем в Тамбове, что однорукий кавказский генерал Броневский (директор корпуса) всеми силами стремится подражать своему предшественнику, известному на всю Россию генералу Винтулову, который запарывал кадет до потери сознания. Боялись мы переезда в Воронеж страшно, и когда настало время переезда, то все мы рыдали неутешно, расставаясь с Пташником. Сопровождавший нас ротный командир капитан Севастьянов старался нас еще больше напугать, смакуя перед нами подробности воронежских порок: мокрые простыни, смоченные в сольном растворе розги etc.
В первый же день по приезду в Воронеж Севастьянов собрал нас и, видимо, сконфуженный, сказал нам следующую речь:
“Дети! Господь сжалился над вами! Генерал Броневский уже больше не директор! На его место назначен генерал Ватаци”.
Броневский никогда по военно-учебному ведомству не служил и, находясь в войсках Кавказа, пользовался репутацией лихого боевого офицера. В одном деле с горцами он был тяжело ранен; ему ампутировали руку до плеча и в награду… назначили директором кадетского корпуса…
Рассказывают, что первый год своего директорства он поразил всех своею гуманностью. Он никого не сек, завел библиотеку, физический кабинет. Кадеты вздохнули свободно после многолетнего жестокого винтуловского режима. Но вдруг, на общее несчастье, в корпусе произошел страшный скандал: кадет первой роты Стежкин в присутствии всех кадет в столовой дал пощечину дежурному офицеру поручику С-ну. Броневский сразу озверел. Стежкин был беспощадно выдран пред целым батальоном; затем на него надели серую шинель, и он отправлен был куда-то, как простой солдат. Казалось, правосудие было удовлетворено, и кадеты ничем не заслужили возврата к старому режиму. Между тем вот что произошло на другой день. После классов весь батальон был собран в зале, и к общему ужасу солдаты внесли несколько скамеек и целые пуки розог. Все замерли в ожидании. Вошел Броневский и, не поздоровавшись ни с кем, начал такую речь:
– Когда вчера привели Стежкина для наказания, то из первой роты раздался возглас: о! о! о! о! Кто это воскликнул? Выходи, а не то перепорю десятого!
Общее томительное молчание…
Прошло минуты две-три. Броневский подошел к первой роте.
– Зыбин! Это, наверное, ты. Ступай, ложись.
И вот началось беспощадное бичевание семнадцатилетнего юноши, быть может, ни телом, ни душой не виноватого.
Когда Зыбина в обмороке унесли в лазарет, то Броневский вызвал такими же словами Лутовинова. Опять началось истязание. После Лутовинова были выпороты еще трое, и лишь тут зверь успокоился и распустил обезумевших от ужаса детей. С этого дня порка снова получила право гражданства, пока в Петербурге, где уже начались гуманные веяния, не догадались отозвать озверевшего сумасшедшего Броневского».
Новый начальник, генерал Ватаци (1810–1886) «в первый же день своего прибытия объявил, что система истязания детей “на законном основании” должна быть забыта навсегда, и когда некоторые старозаветные воспитатели винтуловского режима начали возражать, что без розог кадеты окончательно развратятся, то Ватаци ответил одним словом: “посмотрим”, и, действительно, не прошло и года, как все убедились, что можно обойтись и без розог. Сами кадеты невольно подтянулись под влиянием гуманного обращения. Существовавший среди кадет так называемый спартанизм начал исчезать. Спартанцы, т. е. кадеты, считавшие унижением учиться и посвятившие себя всецело развитию физической силы, если и не вывелись совсем в первый же год директорства Ватаци, то старались, по крайней мере, держаться в тени и не бравировать своими колоссальными мышцами и икрами» (Федоров, 1913).
Нравы Морского кадетского корпуса 1856–1858 гг. подробно описал его тогдашний воспитанник, будущий генерал-лейтенант Дмитрий Федорович Мертваго (р. 1841):
«А пороли здорово. Две пары барабанщиков раскладывали “пациентов” на деревянной скамейке лицом вниз, и потом попарно садились держать руки и ноги обреченного, тогда как третья пара отворачивала часть одежды от телесных мест. Та же третья часть барабанщиков по знаку присутствующего старшего начальника, в данном случае батальонного командира, начинала хлестать розгами по оголенным перед тем местам. С каждым ударом на теле оставался рубец, белый по гребню и красно-багровый на окраинах. Процедура продолжалась довольно долго» (Мертваго, 1918. Цит. по: Зуев, 2005).
Розги сохранились в Морском корпусе вплоть до конца XIX в. Контр-адмирал Сергей Владимирович Евдокимов (1878–1960) в своих «Воспоминаниях контр-адмирала» пишет:
«Когда я в 1892 году поступил в корпус, то еще существовала порка розгами, но с согласия родителей, которое родители давали всегда. Порка была исключительно редким наказанием. Кадета, подлежащего порке розгами по решению учебно-воспитательного совета, приводили в баню. Туда же приводили всех кадет плохого поведения из всех рот и выстраивали во фронт перед скамейкой, на которую клали раздетого наказуемого. Его держали два горниста, а барабанщики драли. Ротный считал удары. За все мое пребывание в корпусе я помню только три случая наказания розгами, которое вскоре было отменено» (Евдокимов, 2008).
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 102
