Книга Бродяга. Воскрешение - Заур Зугумов

Душевное состояние и дух смелой предприимчивости толкнули меня на поиски новых приключений. Теперь у меня были особые клиенты. Один из них сделал мне паспорт с шенгенской визой, но уже на мое настоящее имя, и теперь мне чаще приходилось шнырять по бесконечным вокзалам и аэропортам самых разных городов Европы, нежели гоняться за фраерами по дорогам Москвы и выуживать у них в супермаркетах лопатники и гомонцы.

Несчастье похоже на время дождей: оно прохладно, безотрадно, недружелюбно как для людей, так и для животных. Однако в эту пору зарождаются цветы и плоды, финики, розы и гранаты. К тому времени, когда я прибыл в Златоглавую, Лариса уже родила мне сына и назвала его Александром, в честь своего деда. Но жили мы врозь, потому что ее постоянно навещали родственники, никак не налюбуясь на единственного внука, а круг моего общения был принципиально иным, чем у них. Но виделись мы почти ежедневно, и я все больше и больше чувствовал, что проникаюсь к ней чувством, которое испытывал уже не один раз в жизни.

Блажен человек, который может назвать своим сердце любимой женщины! Я до такой степени привык к ее опеке, к ее поистине материнскому участию в моей жизни, что чувствовал это даже тогда, когда Ларисы не было рядом.

Однажды меня командировали в Польшу. Это был обыкновенный для меня вояж. Что Польша, что Белоруссия — в то время это почти одно и то же. Работал я тогда с одной хипесницей Наташей по прозвищу Мальвина. Она была молода и замечательно красива, но ее молодость преждевременно поблекла, а красота стала мрачной и роковой.

При знакомстве с ней сразу же бросались в глаза непослушная копна кудрявых волос цвета воронова крыла, черные цыганские глаза, широкий чувственный рот, загорелая кожа и стройная длинноногая фигура. На мизинце у нее красовался дивный рубин, который казался каплей крови днем, а по вечерам он горел как раскаленный уголь. Выйдя из бездонных глубин социального мрака, она носила на своем челе какую-то странную печать мук и страданий.

Но для меня главным было то, что она была умной напарницей и неподражаемой актрисой. Она очаровывала фраеров с такой скромностью, прелестью, вкрадчивостью и множеством иных очаровательных ужимок, которые могли бы свести с ума самого разумного мужчину и ослепить самого прозорливого.

Мы познакомились с ней в Подмосковье, в мотеле «Солнечный», на дне рождения у Жулика Захара, куда кроме нас было приглашено много достойных людей, в том числе и Урки: Петрик, Роспись, Савоська, Слива, Гога Ереванский. Почти всех нас тогда приняла контора, но после нескольких дней прожарок на «Петрах» меня отпустили, и я тут же разыскал ее.

О многом мы не успели переговорить с ней у Захара — менты помешали, теперь же у нас для этого было время. В общем, с того дня мы стали работать в паре, но сразу оговорюсь, что никакого интима у нас с ней не было. Она любила одного старого домушника Диму Хохла, и, видит Бог, любила по-настоящему и оставалась ему верна. Половину от своей доли она отправляла ему в Краслаг, где он чалился уже больше трех лет, а впереди у него был без малого двушник.

Скорее всего, именно эти обстоятельства и сыграли для меня главную роль в выборе партнерши, а мне нужна была именно женщина. С годами я понял, что верность и преданность — это не тот товар, который вообще можно где-либо купить, даже и за очень большие деньги.

Ко всему прочему Наташа была еще и очень честным человеком, так что мы подходили друг другу по всем параметрам воровского сообщества. После очередной удачно проведенной операции она любила повторять: «Женщина должна быть настолько умной, чтобы казаться дурой».

Но, что характерно, воровкой она никогда не была. В этой связи напрашивается вопрос, зачем же вообще она мне нужна? Дело в том, что, каким бы я ни был высокопрофессиональным карманником, при специфике моей тонкой работы могли случаться и осечки, и непредвиденные обстоятельства, что-то вроде воровского форс-мажора, а на ошибку я не имел права. Хотя такие моменты почти не случались, но полностью исключать их нельзя, и тогда в игру вступала Мальвина.

Всякая перемена в человеческой жизни опасна. Тот, кто ни в чем не нуждается, кто не может роптать на настоящее, того только безумие может заставить поменять образ жизни, отказаться от собственных привычек. Быть может, в моем положении и не было ничего завидного, тем не менее оно осталось стабильным, а это давало мне передышку перед неизвестным будущим.