– Возможно, вас поэтому и уволили?
– Лиз уволили потому, что она выступила против руководства. Все преподаватели, считавшие, что права Мелисса, потеряли работу, – говорит Питер.
– Но я имела штатную должность. Моральный аспект – это ненадежный повод для увольнения. Проще уволить за некомпетентность.
– Как вы относитесь теперь к Фенвейскому колледжу? – спрашивает она.
– Это ужасно сложный вопрос. Мне нравится преподавательская работа. Я считаю, что Фенвей дает девушкам отличное образование, но политические интриги раскололи его надвое.
– Ведь это женское учебное заведение, – говорит Джейн. Камера наезжает на меня, а она вновь облизывает губы. – Кто руководит Фенвеем?
– Мужчины. Девяносто процентов штатных должностей занимают мужчины. Восемьдесят пять процентов женщин, претендовавших на должности, получили отказ. А отказы мужчинам составили меньше одного процента.
– Подобная дискуссия могла бы возникнуть лет тридцать назад, – замечает Джейн. – Вы считаете себя феминисткой?
– Я ничего не имею против мужчин, но я сторонник справедливого отношения в данном вопросе, – говорю я. – Прошли те времена, когда смазливые женские мордашки появлялись лишь в рекламах сигарет.
– Стоп, – говорит Джи-Ар. – Джейн, может, нам уже достаточно материала?
– Нет. Надо поговорить об этих «жучках».
Мы говорим. Так или иначе я всячески пытаюсь намекнуть, что мы не имеем доказательств того, что Бейкер – непосредственно или косвенно – отвечает за установку подслушивающей аппаратуры. Так посоветовала мне Кэрол, и она считает, что хотя этот репортаж может слегка повредить нашему делу в суде, мы выиграем в общественном мнении. Она посоветовала мне пойти на это.
В заключение Джейн спрашивает:
– Сожалеете ли вы о каких-то своих поступках?
Я без колебаний отвечаю:
– Нет.
Джи-Ар вновь останавливает съемку.
– Вы отлично смотрелись, – говорит мне Джейн. – Спокойно и уверенно.
Я бы не стала употреблять таких слов для описания моего состояния во время разговора со знаменитой телеведущей, под непрерывным обстрелом камер. Я обрела четверть часа обещанной мне славы. И мой интерес к ней остынет, как только пройдет передача. Как пришла, так и уйдет.
После отъезда «Горячей линии» я звоню маме, чтобы предупредить о моем предстоящем всенародном представлении. Ее нет дома. Глори, глори! Аллилуйя! Зато я беседую с моей тетушкой.
Она взволновалась:
– Я запишу передачу на видео. Во что ты была одета?
Я описываю ей мое синее матросское платье для беременных.
– Я уверена, ты чудесно выглядела. Да, забыла сказать тебе. Я сшила для малышки стеганое одеяльце. Вышила крестиком азбуку и плюшевого медвежонка. По трафарету, конечно, из швейного набора.
Пока я болтаю с тетей Энн, Питер целует меня в щеку, вложив мне в руку записку, нацарапанную на обратной стороне старого счета. Он написал на том, что попалось под руку, забыв, что около Гарфилда лежит специальный блокнот. Я читаю: «До скорого, я ухожу обратно на работу», слушая, как тетушка Энн рассказывает о том, что все еще учит мою мать легче относиться к жизни.
Вдохновившись разговором с тетей, я набираю номер Джилл. Она отвечает.
– Наконец-то я поймала тебя, – говорю я.
– У меня осталось странное чувство после разговора с тобой, – отвечает она.
– И поэтому ты избегала меня. – Молчание подтвердило, что я права. – Что больше всего расстроило тебя? – спрашиваю я.
– Моя сестра нарушила брачный обет.
Молодец Джилл, думаю я. Ей всегда было трудно честно высказать свои мысли. Так же как и мне. Став взрослыми, мы вновь вернулись в общении к манере, установившейся в дни нашего детства. Она по-прежнему трудно отходит от обиды или злости, медленно и постепенно освобождаясь от нее. Иногда это ее состояние настолько затягивается, что я сама успеваю опять начать злиться.
Может, пора попробовать расставить все точки над «i». Если уж мама, по сравнению с которой твердыня Гибралтара выглядит хрупкой, пытается, то мы с Джилл просто должны договориться.
– Тебе не кажется, – спрашиваю я, – что вся наша проблема заключается в тайной зависти?
– С чего это мне тебе завидовать? – спрашивает она, но голос ее становится тише.
– Может, ты завидуешь моей независимости. А я завидую твоей внешности.
– Ты завидуешь мне? – Ее удивление еще яснее дает мне понять, насколько мы вновь прикипели к нашим детским ролям, так же как и избранным вариантам поведения. Правда, я попыталась расширить мои возможности.
– Об этом стоит подумать, – говорит она. Наш разговор звучит уже менее напряженно, чем в начале.
Я спрашиваю, как ее дела с Гарри.
– Получше вроде бы, – говорит она. – Он стал больше бывать дома. Верный признак того, что его интерес постепенно затухает, хотя я пока не уверена. – Она перешла на шепот: – Ведь если он и не уйдет от меня на сей раз, то может уйти в следующий.
– Возможно, ты сумеешь подготовиться к этому, – говорю я. – Попробуй преодолеть пассивность и перейти к активным действиям. – Это новая модель поведения для нас обоих.
Я предупреждаю ее об интервью в «Горячей линии».
Она стонет.
– Не волнуйся. Я не показывала твои детские фотографии. Никто даже не догадывается, что мы родственники, – успокаиваю я Джилл.
Мы вешаем трубки после одного из редких, самых значимых разговоров за всю нашу жизнь. Канал связи больше не заперт посредством автоответчика.
В честь нашего выпуска «Горячей линии» мы устраиваем вечеринку для избранных студенток и преподавателей, Питер обеспечивает нас закусками. Джуди приходит с сангрией. Тина приносит ватрушки с вишнями. Она рассказывает, что предпочла бы вкуснейшую ватрушку с тыквой в исполнении ее соседки, но эта кулинарка неверно поняла ее заказ. Насколько мне известно, Тина сама ничего не готовит. Я даже не уверена, знает ли она, что такое духовка.
Джуди передает мне лаваш. Полюбив Питера, я просто заболела восточной кухней, но нисколечко не устала от ее шеф-повара.
Джуди дружески обнимает меня, и я, вдруг осознав, что это уже восьмое объятие за сегодняшний вечер, начинаю понимать, какими трогательно чувствительными особами являются большинство моих собравшихся здесь друзей, как уволенных, так и неуволенных. Впервые в жизни я могу свободно и естественно обниматься с людьми.
Даже мужчины ведут себя с искренней трогательностью. Питер – единственный среди нас не причастный к работе колледжа, но его также встречают радушные мужские похлопывания и женские объятия. Тина одобрительно хлопнула его по плечу.
– Я обожаю всех без исключения, кого любит Лиз, – заявляет она.
