Вернувшись в столицу, Катя получила в мосфильмовской кассе деньги и теперь деловито пересчитывала их, тщательно отделяя купюру от купюры. Для нее эти двести рублей были огромной суммой, целым состоянием. Это были ее первые заработанные деньги…
Первым делом она снимет комнату, хватит метаться по общежитиям, позвонит отцу, чтобы он не волновался. Потом предстоит долгий процесс озвучивания фильма, потом премьера… А потом (она была уверена в этом) предложения от режиссеров посыплются, как из рога изобилия. И скоро она забудет, как дурной сон, кто такой Гога и чего ей стоили те несколько кадров в фильме, за которые приходилось расплачиваться собственным телом.
Кстати, пора бы ей, наконец, приодеться, ведь, как говорится, встречают по одежке… Надо побродить по комиссионкам, там иногда можно задешево отыскать импортные вещи. А то ее неизменные джинсы «Рила» уже светятся на коленях и выглядят очень непрезентабельно. Правда, если перевязать волосы ленточкой с бусинками, то можно запросто сойти за хиппи… Но стиль «хиппи» — это совсем не то, что нужно актрисе на этапе стремительного взлета карьеры.
Катя спрятала деньги поглубже в карман и погрузилась в трамвай. Она собиралась отправиться на Банный переулок, где в те времена возле бюро квартирного обмена существовал огромный нелегальный центр по операциям с недвижимостью.
Толстая маклерша с пережженными пергидролем волосами показалась ей ласковой и очень доброй.
— Ты, наверное, девочка, хочешь квартиру снять? — с первого взгляда определила она.
— Мне бы комнату, — доверчиво улыбнулась Катя. — Желательно поближе к метро. Не дороже двадцати рублей.
— Тут такая схема, — объяснила маклерша. — Я тебе даю несколько адресов, каждый адрес — пятерка. Ты ездишь по ним и выбираешь, что тебе нужно.
Хозяева будут тебя ждать. Скажешь, что от Нателлы, они все поймут. Четыре адреса тебе за глаза хватит. Давай двадцатку.
— Спасибо! Большое вам спасибо, — поблагодарила Катя, получая бумажку с адресом. — Вы мне очень помогли!
Окрыленная, она поспешила к метро.
По первому адресу, в одном из арбатских переулков, никого не было дома.
«Ладно, вечером зайду», — решила Катя.
Второй адрес, на Сретенке, оказался мрачной коммуналкой, битком набитой орущими детьми и выжившими из ума старухами. Кате открыл какой-то мужик, по виду алкоголик, в голубой, рваной на груди майке.
— Я от Нателлы, — предупредила Катя, шагнув вперед.
— Какой Нателлы? — дохнул перегаром коммунальный абориген.
— Насчет комнаты.
— У нас все комнаты заняты.
— Вы не поняли, я хотела бы снять комнату.
— Сколько платишь? — заинтересовался алкоголик.
— Ну, не знаю, как договоримся.
— Давай сейчас полтинник и живи сколько хочешь. Хоть год.
— У вас отдельная комната? А большая? А душ есть?
Оказалось, ей было предложено жить в одной комнате с многодетной семьей алкаша. Катя пулей вылетела из подъезда.
Третий адрес был черт-те где, в Медведкове. От метро нужно было тащиться двадцать минут на автобусе.
Дверь открыла худая нервная женщина с бигуди на голове.
— Никакую Нателлу не знаю! — Она шваркнула дверью перед носом посетительницы. По подъезду пронеслось печальное эхо.
Катя чуть не расплакалась.
Она села на ступеньки, прислонилась лбом к перилам. Ей было ужасно плохо. Кружилась голова, есть не хотелось, но почему-то тошнило. Смутные сомнения, обуревавшие ее в последние дни, стали внезапно осязаемыми и плотными…
Последний адрес оказался тоже фальшивым. Комнату сдали еще два месяца назад студентам-молодоженам.
Катя опять потащилась на Арбат. Снова ей никто не открыл.
— Тебе чего, деточка? — спросила любопытная старуха, вперевалку поднимаясь по лестнице (лифт не работал).
— А кто здесь живет, не знаете? — спросила Катя.
— Никто не живет, — ответила старуха. — Здесь юридическая консультация, в понедельник приходи.
Ночевала Катя на вокзале, положив под голову сумку с вещами. В общежитие ее опять не пустили. Недавно там обворовали несколько комнат, и новый комендант принялся за укрепление дисциплины, ужесточив систему пропуска посетителей. Катя могла взять билет и уехать домой. Но была еще одна проблема, которую нужно было решить именно здесь…
— Понимаешь, у меня нет прописки, в поликлинике не хотят принимать! — стараясь не расплакаться, кричала Катя, держа телефонную трубку одеревеневшими от холода руками. — Кроме того, восемнадцать мне только через два месяца, могут быть проблемы… Не знаю, что делать!
— Мне неудобно сейчас разговаривать, позвони через час на студию, — буркнул Гога. Запищали короткие гудки.
Катя все сразу поняла. Едва она набрала номер, трубку подняла какая-то женщина, наверное жена Гоги — голос был молодой, интеллигентный. При ней, конечно, невозможно было обсуждать такую щекотливую проблему.
«Это его ребенок, пусть он и решает!» — обидчиво подумала Катя и тут же согнулась пополам возле телефонной будки. Ее мучила тошнота, хотя она не ела уже несколько часов.
Но это был и ее ребенок, и ей тоже нужно было что-то решать…
Через час она позвонила на студию.
— Гогу… Георгия Николаевича можно? — слабым голосом попросила она.
— А его нет и не будет, — ответил кто-то любезно. — Он уехал на кинофестиваль в Венецию.
— А когда вернется?
— Очень не скоро! После Венеции он едет в Штаты с премьерным показом, а потом в Монголию на форум кинематографистов социалистических стран. Вернется месяца через полтора… А у вас что-то срочное?
— Да, — прошептала Катя, обмирая.
— Если вы возьмете такси, то, может быть, еще успеете в Шереметьево…
— Спасибо, — прошептала Катя и повесила трубку.
Добрая Людочка, которой были понятны и знакомы Катины проблемы (она сама не раз испытывала их), сказала:
— Вот тебе адрес. Это будет стоить тридцать рублей.
— А это очень больно? — испуганно пролепетала Катя.
— Как тебе сказать. — Людочка вздохнула. — Я же вытерпела… Обычно он делает без наркоза, с наркозом в два раза дороже.
— А… А он хороший специалист? Людочка понимающе улыбнулась:
— Очень! Только смотри, чтобы он был трезвый. Вообще-то он когда-то работал в четвертом управлении Минздрава, делал аборты членам Политбюро и их дочерям. — Она двусмысленно хихикнула. — Его выперли оттуда за пьянку. Теперь он для отвода глаз работает дворником, чтобы не припаяли статью за тунеядство, и пишет стихи. Но стихи его не печатают, и потому он подрабатывает этим делом…
