— Именно! Тело! Она за ним и пришла! Моя тонкая душа на хрен кому сдалась!
— Останется твое тело при тебе. С душой вместе. Сейчас уладим. Так кофеек будет?
— Будет! Все будет! Я тебя умоляю… Убери ее отсюда, а то выйти никуда не смогу!
— Все, я пошел.
— Извините, Игорь Анатольевич, у вас кофейку не найдется?
— Еще один, — удовлетворенно сказал Банников. — Заходи, Сашок.
— Пару ложек всего, я завтра принесу.
— Ты сегодня принеси! — рявкнул Лысенко. — Сейчас Бурсевич придет, и будет сахар, кофе… Боря! Ну что?
— Результат положительный, — доложил Бурсевич.
— Да ну?! — удивился Банников. — И как этот фокус-покус удался?
— Да я ей сказал, — хитро прищурившись, доложил Борис Бурсевич, — что Лысенко уже четыре раза был женат и что у него шестеро детей — от каждой жены по одному, а от одной двое…
— Если от каждой по одному, а от одной двое — то это пятеро получается, — заметил Бухин.
— А, не важно! Где пять, там и шесть. Короче, говорю, его сейчас нет, вы подождите, а вообще, вся зарплата, говорю, у этого… э-э… гм… придурка…
— Что?! — вскинулся Лысенко.
— Ты что хотел, чтобы она ушла или жениться, я не понял? Она стоит, глазами хлопает и вроде как не верит. А тут эта идет, из отдела экспертиз, ну, видная такая… Ага, Камышева. Мимо протискивается. Ну, я тихо так, доверительно говорю. Но она все равно услышала, и ее всю аж перекосило! Через турникет перевесилась и говорит: «Бегите от него, девушка. Он такой бабник, всем бабникам бабник. От него у нас каждая по пять абортов сделала!» Ну а голос у нее, сам знаешь, как труба. Слышно на всю проходную…
— Что-о-о?! — задохнулся Лысенко от возмущения. — Что-о-о?!
— Ты ей спасибо скажи, — посоветовал Банников.
— И в самом деле, — сообразил Лысенко. — Уф… Это… с меня Камышевой шоколадка!
— А кофе? — напомнил Бурсевич.
— Ладно. — Лысенко махнул рукой. — Так она ушла?
— Сам видел. Минуту постояла еще, глаза круглые сделались, прям как у мыши, а потом по ступенькам зацокала и к метро почти бегом побежала.
— Будет вам и кофе, и сахар, — праздничным голосом пообещал Лысенко. — Бухин! Сейчас сходишь и купишь. Вот, я первым сдаю. — Он достал несколько купюр и положил их на стол.
— Ладно, тогда я все понял и пошел.
— Боря, а деньги сдать? — напомнил ему Лысенко.
— Ты в этот раз за меня сдаешь. Или забыл, что обещал?
— Ты же две ложки всего просил! — завопил Лысенко. — Две!
— За две ложки я и трудиться бы не стал, — ответствовал тот.
— Грабитель, — в сердцах бросил капитан. — Ладно, с меня причитается. Чай, кофе и кило конфет! Сегодня ночую дома!
— Да… — пробормотал Банников, складывая на своем столе бумаги стопочкой. — Кофе я, наверное, уже не дождусь. Через час начинаем, буду потихоньку выдвигаться…
— С Богом, — пожелал Лысенко и суеверно сплюнул три раза через левое плечо.
* * *
— Ни пуха, ни пера, Радий.
— К черту, — отозвался он.
Он вдохнул пахучий весенний воздух. Надоели хуже горькой редьки эти выкрутасы с черной магией. Пошло оно все к черту! Он проделывает это в последний раз. Да, в последний раз. И потом — уехать. Уехать, куда хочет Лина, вдвоем, навсегда.
Машина стояла там же, где и вчера, — в переулке, под голыми пока липами. В машине его ждали — передняя дверь негромко щелкнула и открылась.
— Добрый вечер, — проговорил он, усаживаясь и подбирая полы длинного пальто. — Ну и накурили вы тут!
— Простите.
Его собеседник повернулся, и Хлебников с удовольствием отметил, что со вчерашнего вечера тот явно осунулся. Под глазами набрякли мешки, цвет лица нездоровый — наверное, не спал. Да, тяжело некоторым расставаться с «честно нажитым капиталом»! Ничего, сейчас он его расстроит еще больше. С этими только так и нужно — методом шоковой терапии.
— Ну что? Что вы решили? Беретесь?
— На определенных условиях, — сухо ответил Радий Вадимович.
— Каких же? — Мужчина с силой вдавил початую сигарету в пепельницу, как будто она мешала ему говорить, и Хлебников заметил, что пальцы у него дрожат.
«Волнуешься, мерзавец, — злорадно подумал он. — Знаешь, что если не мы, то придется самому».
— Во-первых, вы заплатите нам за работу миллион.
— Сколько, сколько?! — выпучил глаза обманутый муж. — Миллион?! Миллион… чего?
— Миллион долларов, конечно.
Этот жадный дурак согласится. А за меньшее они и руки марать не станут.
— Да я… — давился словами мужчина. — Вы… что?! Откуда?! Это… Да все, что у меня есть…
— Я хорошо информирован, что у вас есть, — не меняя тона, равнодушно отозвался Хлебников. Лина советовала увеличить сумму в два раза. Он увеличил в три. Ничего. Этот заплатит. — У вас, кажется, сейчас ничего нет? — напомнил он. — Тяжело, наверное, будет начинать снова с нуля? Времена уже не те. Теперь капитал наживается медленно… Вы, по-моему, собирались уехать?
Собеседник как-то сразу сник, как будто из него внезапно выпустили воздух.
— Я заплачу вам, — просипел он. — Хорошо. Пусть будет, сколько вы хотите. Это грабеж, но… Считайте, что мы договорились.
— Это еще не все.
— Не все?!
— А вы думали, что от вас больше ничего не потребуется?
— Что вы от меня еще хотите?!
— Без вашего участия ничего не получится.
Сидящий за рулем буквально буравил профессора взглядом. В его глазах читалось все: и бессильная злоба, и трусость, и недоумение, и жадность. Все. Хлебников читал его как раскрытую книгу.
— Я же сказал вам, что не хочу иметь к этому никакого отношения! — Мужчину буквально трясло. — Если вы согласны, то завтра я уезжаю. За такие деньги… я… я пальцем не хочу к ней прикасаться!
— Не волнуйтесь, вы уедете. Как только сделаете то, что от вас требуется. Кроме вас, этого никто не может сделать. Только это. А остальное мы берем на себя.
— Что? Что я должен сделать?!
— Завтра с утра, — многозначительно и размеренно проговорил профессор, — вы объедете семь церквей. Начнете с Благовещенской. И в каждой вы закажете заупокойную службу по своей жене…
Мужчина слушал, закрыв глаза. Хлебников заметил, что на его щегольски подбритом виске бешено пульсирует какая-то жилка.
— Вы слышите меня? Откройте глаза и будьте внимательны! Вы не должны ошибиться. От этого зависит конечный результат. Завтра с утра, натощак, вы поедете в Благовещенский собор, оттуда — по своему усмотрению. Закажете семь заупокойных служб по своей жене. В каждой церкви возьмете по семь свечей…
