Я плакал вечером, это верно, в объятиях Дани. Я знал, что дома не могу себе это позволить, потому что там я опора семьи, ведь от отца толку мало, мой отец — раздолбай, не способный взять на себя ответственность в сложной ситуации. Кроме того, бабушка, вы никогда не испытывали друг к другу особой симпатии, это было видно по твоему взгляду. В детстве меня задевала такая твоя манера смотреть, тем более что ты не говорила, что при этом думаешь. А я, как все дети, обожал отца. Довольно долго. Пока не обнаружил, кто он такой на самом деле. У меня внезапно раскрылись глаза — в тот день, когда я случайно обнаружил в компьютере адрес веб-страницы, который он забыл стереть из памяти машины, — страницы со всеми его данными.
Я почувствовал, что мне надо на несколько дней уехать из дому, чтобы прийти в себя и все осмыслить. Я сказал, что еду в гости к своему приятелю, но на самом деле все это время провел один. Мне требовалось все обдумать, потому что я не знал ни что теперь делать, ни что говорить, ни как действовать.
Эта интернет-страница, дорогая бабушка, оказалась забита детской порнографией. Фотографии девочек двенадцати-четырнадцати лет, младше Сандры, обнаженных, позволяющих мужчинам в возрасте моего отца проделывать над собой немыслимые вещи.
Обнаружить, что твой отец — педофил, не слишком приятно. Эти два дня стали для меня кошмаром. Тогда я точно нарыдался досыта. В то время я еще не познакомился с Дани, меня некому было утешить, как он это умеет, да и в своих пристрастиях я еще толком не разобрался. Мне было очень плохо, и, хотя я никогда не отличался бунтарским духом, в голове у меня роились планы разоблачения отца, после чего я собирался либо уйти из дому, либо, наоборот, устроить грандиозный скандал и потребовать, чтобы убирался он.
И знаешь что? Я не сделал ни того, ни другого, ни третьего. А решил вернуться домой и попробовать вытащить Сандру из этой бездонной ямы, именуемой моей семьей. Я решил помогать ей, чем могу, без лишнего шума, втихомолку, чтобы не перепугать девочку.
Это случилось год назад. Но ничего у меня не вышло. Мне страшно, бабушка. Дани очень любит меня, и он замечательный, однако я сознаю, что все может перемениться со дня на день, и просто не представляю, что буду делать без него, он — моя опора, как сам я — опора для моей семьи. Теперь, когда тебя больше нет, я остался один. Мама бродит как неприкаянная и ничего уже от жизни не ждет. От отца, понятно, тоже никакого толка. А бедную Сандру затянуло в порочный круг, из которого она не в состоянии выбраться. Знаешь почему? Потому что все вокруг уверены, будто с ней полный порядок. Все, кроме меня, я-то ее знаю, сестричка всего лишь притворяется.
Я сказал Дани, что надо немного подождать, что мы съедемся, когда Сандру положат в больницу. Но потом, когда ее выписали, оказалось, что, кроме меня, о ней некому позаботиться. Я снова отложил переезд. Дани отнесся к моему решению с пониманием.
Теперь я не знаю, что делать. Я не хочу потерять Дани только потому, что чувствую свою ответственность за подростка, у которого, можно сказать, нет родителей. Я люблю Сандру так, как никого на свете, она такая хрупкая… Сегодня сестра надела твой свитер, чтобы закрыть руки и не демонстрировать обвисшую кожу. Ей все равно, что она будет вся мокрая, главное — скрыть от чужих глаз правду о своем истощении, физическом и моральном.
Я должен принять решение, бабуля. Надеюсь, ты мне поможешь — оттуда, где ты сейчас. Я вижу, что жизнь вывела меня на развилку дорог, ведущих в разные стороны. И, хочешь ты того или нет, надо выбрать одну из них. Уверен — ты знаешь, о чем я говорю.
Я не хотела смотреть на тебя мертвую. И теперь, когда я вижу этот гроб посреди церкви, мне трудно поверить, что там внутри — ты. Господи, как тошнит, и как это странно — умирать, постепенно перестать двигаться, говорить, существовать и превратиться в ничто. Я никогда об этом не думала, а сейчас, когда ты умерла, такие мысли приходят в голову. Мне не терпелось поскорее стать совершеннолетней, а тут вдруг подумалось, что я не хочу, чтобы мне исполнилось восемнадцать, потому что ведь все мы умрем. Да-да, чем старше мы становимся, тем больше шансов умереть. Не то чтобы раньше я этого не знала, — конечно, знала, но это представлялось таким далеким. А теперь внезапно стало очень близким. Меня это беспокоит, потому что я не хочу умирать. Мне страшно. Очень страшно.
Несмотря на это, нужно подумать и о другом. Я должна все уладить и объяснить домашним и врачам. Врачи хотят, чтобы я растолстела, как свинья, которую готовят на убой. Они просто умирают от зависти, потому что им не шестнадцать лет и уже никогда столько не будет. Но поскольку мне еще нет восемнадцати, то я не имею права делать, что хочу, а потому не могла отказаться от еды, когда меня засунули в эту больницу, лишив связи с миром: не давали карандаш и бумагу, если я не ела, не разрешали звонить, пока я снова не запихивала в себя бог знает что. Просто банда шантажистов.
Жауме говорил, что у меня красивые линии тела, но потом все равно бросил и связался с другой, более худой, а я, внимательно посмотрев в зеркало, обнаружила, что действительно жирная, просто ужас какой-то.
Сейчас все изменилось, и меня скоро раздует, как бурдюк.
Микел говорит, что со мной все в порядке и чтобы я перестала приставать к нему с этими вопросами, будет лучше, если я займусь делом. Каким? Пирсингом. Сделай пирсинг в языке, давай, сделай, вот ведь упертый, прямо помешан на этом пирсинге, ну, я согласилась и устроила все так, что мама за него заплатила, чтобы я молчала об одной вещи. Так вот, после одного длинного поцелуя — очень длинного, во время которого он играл с моей сережкой, Микел сказал: а теперь давай отсоси мне. Я сперва не поняла, пока он не расстегнул ширинку. Я сначала прямо замерла, а потом, рассердившись, сказала: эй, я тебе не какая-нибудь проститутка, парень, но он возразил, что в этом нет ничего особенного, сейчас все девчонки делают это, и что, раз мне стремно, так он поищет себе другую, более сговорчивую. Короче, в конце концов я согласилась.
Это, конечно, немного противно, но в принципе не так уж плохо, хотя я никому из подруг не расскажу, никогда, потому что очень стыдно. Только тебе вот рассказала, потому что ты все равно уже умерла.
Но что мне действительно нравится, бабушка, если хочешь знать правду, так это обычная романтика: чтобы мой парень обнял меня прямо посреди улицы и поцеловал при всех. Мне нравится чувствовать, что у меня есть парень, что он мой и больше ничей и что он меня любит. Мне нравится мечтать, как мы поженимся и как у нас будут дом и дети. Надеюсь, с Микелом так и будет, надеюсь, он не бросит меня, когда узнает, что его ждет.
Конечно, мне не хочется перед ним притворяться, мне это немножко мешает, но что делать, нельзя получить все сразу, да к тому же бывают такие моменты, когда на первый план выходят другие вещи, гораздо более важные.
Так что признаюсь, я продолжаю держать свое тело в узде, хотя с каждым днем это становится все труднее, родители и Марти все время начеку, следят за тем, чтобы я ела и потом не неслась сломя голову в туалет. И страшно сердятся, когда я все-таки делаю это, но я не могу по-другому, бабушка, меня тошнит и — р-р-раз — выворачивает наизнанку. А они заставляют меня есть все больше и больше и при этом радуются, потому что просто одержимы идеей сделать меня толстой. Вот так все и идет: они кормят, а меня тошнит и рвет.
