Эстрелья открыла дверь и увидела Анхеля — дрожащего от холода, усталого и грязного. Она согрела его в объятиях, потом приготовила горячую ванну. Эстрелья намыливала Анхеля, словно ребенка, и ласкала, согревая. Потом налила в стаканы виски и устроила импровизированный очаг, положив на огромное керамическое блюдо несколько поленьев, которые никак не хотели гореть — наверное, отсырели. Эстрелья долго возилась с ними (этой ночью им с Анхелем просто необходим был огонь), но под конец сдалась, и на блюде запылали страницы городского телефонного справочника — все четыреста страниц поочередно.
С той минуты, как он вошел, Анхель не произнес почти ни слова. Ему было очень тяжело. Он чувствовал себя так, словно постарел на много лет, хотя внешне по-прежнему выглядел на свои сорок восемь. Когда он наконец заговорил, Эстрелья поняла, что скоро они будут вместе. В глазах Анхеля она увидела траур по его браку. Эстрелье было знакомо это чувство: она помнила, чего ей стоило расстаться с собственным мужем, и это после стольких страданий, которые он ей причинил. Все мы, кроме самых бездушных, в конце концов проникаемся чужой болью, подумала Эстрелья.
В ту ночь она не стала осыпать Анхеля ни ласками, ни упреками. Она позволила ему погрузиться в воспоминания и переживания. Предложила укрыться от мрачных мыслей в ее постели. Но Анхель не лег, а принялся ходить по квартире, разглядывая все, что попадалось ему на пути, листая одну за другой книги. Он словно что-то искал и не мог найти. А нужно ему было на самом деле одно: надеть пижаму, устроиться поудобнее в любимом гамаке на балконе и долго смотреть на море. Это было единственное, что его успокаивало. Ему нужно было следить за полетом чаек, за тем, как набегают на берег и снова откатываются в море волны, но вот уже много дней, как он был лишен этого. Все изменилось в Гармендии-дель-Вьенто. Он подумал, что и его жизнь теперь должна измениться.
Не переставая думать о своем, он подошел к окну гостиной и остановился возле него, почти касаясь лбом стекла. Улицы были пустынны. Некоторое время он рассеянно следил за светофором, на котором словно бы для него зажигался то красный свет, предупреждая об опасности, то зеленый, приглашавший продолжить движение. Он выбрал для себя зеленый: нельзя останавливаться, он будет двигаться вперед. Будет крепко держать в руках руль жизни, нажмет на акселератор — примет решение. В эту минуту его взгляд упал на дом необычного, фиолетового цвета. Он никогда раньше не обращал на него внимания — возможно, потому, что этот дом был ниже того, где жила Эстрелья.
Дом был старинный — чудом сохранившаяся реликвия, памятник ушедшим временам. Он сильно отличался от окружавших его зданий. Мартин с удивлением обнаружил, что у дома не было привычной глазу черепичной кровли — крыша его была из прозрачного стекла. Ему даже показалось, что сквозь стекло он видит комнату и кровать, а на ней — обнаженное прекрасное тело спящей женщины, в длинных черных волосах которой то и дело вспыхивали бриллиантовым блеском крохотные искорки. Ему вдруг почему-то вспомнилось тело Фьяммы, каким оно было в молодости. Но он лишь тряхнул головой, отгоняя воспоминание. Когда он снова посмотрел вниз, женское тело исчезло — его закрыло мужское. И тут же свет в фиолетовом доме погас. Анхель вернулся в постель. Эстрелья спала, и книга, которую она до этого читала, выскользнула у нее из рук. Он поднял книгу, лег под одеяло, обнял Эстрелью. Но сон не шел к нему. Проворочавшись несколько часов, он решил встать. Одевшись и нежно прошептав на ухо Эстрелье "я тебя люблю", он покинул мансарду.
Было уже утро. Мартин зашел в первое попавшееся кафе, где хозяин посмотрел на него так, словно увидел привидение. В такой холод только сумасшедший мог выйти на улицу в одной тонкой рубашке. Мартин выпил несколько чашек кофе, чтобы взбодриться после бессонной ночи.
Войдя в квартиру, он заметил на полу свежий номер газеты с бросающимися в глаза огромными буквами заголовка. Мартин поднял газету и пробежал глазами статью, над которой он накануне столько времени ломал голову и которую в то утро читали, наверное, все в городе. Ему стало стыдно: впервые за свою журналистскую карьеру он солгал — выгораживая газету, взял вину на себя и сочинил небылицу о том, что недоразумение возникло из-за сходства некоторых фамилий.
Фьяммы нигде не было видно, и Мартин решил, что она уже ушла. На самом деле Фьямма дома не ночевала, но Мартин об этом не догадывался.
Он принял душ и сразу ушел. А через пять минут после этого вернулась Фьямма, чтобы сделать то же самое.
Когда Фьямма пришла на работу, в приемной уже была очередь. Она опоздала, и это в такой день, когда ей нужно выкраивать между приемом пациенток, которым уже давно было назначено, хотя бы по четверти часа, чтобы принять тех, что пришли без записи, потому что у них возникли неотложные вопросы. Впрочем, в тот день срочная помощь требовалась, казалось, всем.
Фьямма быстро поздоровалась с секретаршей, прошла в кабинет и надела халат. Внимательно выслушав пациентку, страдавшую женским вариантом "комплекса Дон-Жуана", она пригласила Эстрелью.
Эстрелья сияла. Обняв ее, Фьямма почувствовала, что сердце Эстрельи готово вырваться из груди от счастья. Скинув шарф и каракулевую шубку, Эстрелья села перед своим психологом и наперсницей. Она начала с того, что прошлую ночь Анхель провел с ней, в ее доме, и что он почти готов к разводу...
Фьямма отметила про себя, что пациентка очень изменилась за последнее время. Стала уверенной в себе, говорила о том, что нравится или не нравится именно ей, и не приноравливалась ко вкусам других. Умела выразить свои чувства. Она еще очень зависела от Анхеля, но Фьямма была уверена: когда Эстрелья и Анхель будут жить вместе, Эстрелья преодолеет и эту зависимость. Возможно, сейчас ей еще мешает вынужденное соперничество с женой Анхеля. Слушая, Фьямма подливала в масляную лампу лимонную эссенцию, которую принесла ей в подарок Эстрелья. Когда она зажгла лампу, в кабинете запахло, как в лимонной роще.
Внезапно Эстрелья замолчала: она заметила на столе Фьяммы прекрасную, расчерченную тонкими линиями раковину — точно такую же подарил ей, заполнив линии-строки прекрасными стихами, несколько месяцев назад Анхель. Раковина, лежавшая на столе Фьяммы (она обнаружила ее незадолго до того в одном из ящиков с личными делами пациенток), выполняла роль пресс-папье. Эстрелья с детской радостью сообщила, что у нее есть точно такая же раковина, и тут же бросилась к дивану, на котором оставила свою сумочку. Порывшись в ней, Эстрелья извлекла замшевый мешочек (она всегда носила его с собой) с самым чудесным подарком Анхеля. Она вынула раковину из мешочка, положила ее на стол, и разговор тут же зашел о перламутровых чудесах — морских раковинах. Фьямма хорошо в них разбиралась — когда-то ее научил этому Мартин — и рассказала Эстрелье, как во время поездки на Мальдивы нашла очень редкие и ценные экземпляры. Она с удовольствием вспомнила эти удивительные белые острова, земной рай, где в бирюзовой воде плавали неописуемой красоты рыбки... А Эстрелья поделилась полученными от Анхеля сведениями о моллюсках — хотела показать Фьямме, что тоже кое-что знает. Она рассказывала, что существуют десятки тысяч видов и подвидов этих беспозвоночных, а Фьямма внимательно слушала, хотя то, что сообщала Эстрелья, было ей тоже хорошо известно. Они единогласно причислили моллюсков, спящих на морском дне, словно сокровища затонувших кораблей, которые никто не решается поднять, к числу самых удивительных обитателей морских глубин. Они вспомнили Babilonia formosae, Triphora, которую называют еще Campanile, — длинную, похожую на трубку, настоящую природную скульптуру, и Jenneria postulata, напоминающую влагалище. Поговорили о "буравчиках" и "конусах", о фарфоровых ракушках Адриатического моря... А потом посмотрели на часы, поняли, что их время кончилось, и разом рассмеялись. Они хотели поговорить о самом важном — разводе Анхеля, а вместо этого проболтали полчаса о ракушках. Подарок Анхеля, который Эстрелья достала, чтобы показать, какие прекрасные стихи он ей посвятил, так и остался лежать рядом с раковиной-двойняшкой. Уже в дверях Эстрелья вспомнила о нем и вернулась, чтобы забрать. Прощаясь, они снова обнялись. Эстрелья ушла, как и пришла, счастливая.
