Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
До сего времени он только предчувствовал, что решение загадки кроется в стенах старого, возникшего на заре польской истории города. Теперь он был в этом абсолютно уверен.
4
По причинам более чем очевидным пресс-конференция его миновала, а от каждого вопроса о «шерифе-юдофобе» Теодоре Шацком Мищик отделывалась, невозмутимо заявляя, что надзирающий за следствием прокурор занят по службе. Раньше они практически не говорили на тему первой полосы «Факта», начальница лишь лаконично сообщила, что имела долгий разговор с генеральным прокурором и был он далеко не из приятных. За то, что у них не отобрали дело и не передали его в окружную прокуратуру в Кельцах, следовало поблагодарить именно генерального — узрев себя в газетах в плавках («Сауна Фемиды»), он возненавидел таблоиды, к тому же некое высокопоставленное лицо подтвердило ему, что если кто-то и сможет разогнать весь этот провинциальный дурдом, то только этот седой прокурор. Шацкий был реалистом и знал: кому-то очень не хотелось, чтоб он вернулся в Варшаву. А он и не собирается.
Шацкий посмотрел пресс-конференцию и последующие комментарии по телевизору. Половина вопросов касалась еврейских ритуальных убийств, другая половина — серийного убийцы. Четвертая власть с трудом скрывала азарт: наконец-то и на берега Вислы пожаловал настоящий серийный убийца. Да пожалуй что и не скрывала вовсе. Он заметил, что националисты потихоньку поднимали головы, а политики, некогда попавшие в немилость за свои взгляды, теперь были вновь обласканы СМИ и добавили колорита политической тусовке. На экране красовались в основном типы из правых католических партий, и все они старались приодеть антисемитскую агитку в облаченье интеллектуальной публицистики типа «я только спрашиваю», а ведущие делали вид, будто принимают это за чистую монету.
«Следовало бы задаться вопросом, а всегда ли народ Израиля был лишь жертвой? Конечно, существует кошмар Катастрофы, но есть и кровожадный Ветхий Завет, есть бомбардировки Ливана и стена, разделившая палестинские семьи. Я не утверждаю, что за сандомежскими событиями стоят евреи, хотя в городе, где в прошлом случались всякие инциденты, это приобрело бы символическое значение. Было бы опрометчиво делать вид, что на свете существует народ, абсолютно неспособный к агрессии, ибо подобный образ мыслей может привести к эскалации трагедии».
Что ж, дураками свет стоит. Он решил отгородиться от этого шума и сосредоточился на доказательствах. Еще раз просмотрел все протоколы, старые и новые. Мало утешительного. Заброшенный особнячок на Замковой стоял вдалеке от людских взоров, и конечно же никто ничего не видел. Там не было ни одной камеры. Шестизначные числа не были номерами старых милицейских удостоверений, проверка лагерных номеров и идентификаторов гаду-гаду также ничего не дала. Маленьким шажком вперед стало подтверждение гипотезы Клейноцкого — Будникова и ее муж не были убиты в одном и том же месте. Кровь Эльжбеты найдена только в нескольких местах лужи, отстоящих друг от друга на одинаковом расстоянии, что весьма подозрительно — все выглядело бы иначе, будь она там убита. Очень важное обстоятельство: коль скоро убийца делал все, чтобы они перестали искать место первого преступления, оно, по всей вероятности, могло навести на его след. Это подтверждало, что убийца — лицо не случайное. Поэтому-то Шацкий и велел тщательно обследовать территорию вокруг особняка на предмет крови. А вдруг убийца дал промашку, где-то пролил самую малость и тем самым указал направление, откуда пришел, или, сам того не осознавая, оставил им дорожку из хлебных крошек. Хлеб и кровь — снова какая-то идиотская символика.
После конференции он еще раз встретился с Мищик и Соберай, чтобы подытожить все полученные данные. Или почти все — Шацкий утаил результат ночных поисков, связанный с Конспиративным войском польским. Он, конечно, упомянул об этом, но в качестве дополнительной следственной версии к актам не приобщил и не представил им как важный след. Почему? Он почувствовал, что навлек бы большой позор на этот пряничный городок, после чего ему самому стало бы трудно доверять выросшим здесь и влюбленным в Сандомеж гражданам. К тому же он все чаще приходил к выводу, что они не до конца с ним искренни. Что он — тот самый чужак, которому говорят ровно столько, сколько нужно, и ни слова больше. Пожалуй, грешно было так думать о Соберай, симпатия меж ними росла от разговора к разговору, а само присутствие рыжей недотроги доставляло Шацкому удовольствие. Но она была местная, и он не мог довериться ей до конца.
После встречи он вернулся к документам. Он хотел быть уверен, что не проглядел ни единого предложения, ни единого слова, ни единого фрагмента фотографии. Он хотел быть уверен, что в самих документах решение загадки не найти.
5
Большая стрелка висящих над дверью часов приближалась к десяти, а он все еще корпел над бумагами, задумываясь над каждым элементом головоломки — разные версии прокручивались у него в голове наподобие фильмов. Сосредоточенный, погруженный в иной мир, он чуть не подскочил от неожиданности, когда у него под носом раззвонился мобильник. Районное управление полиции. Прокурор Шацкий? У телефона. Он совершенно позабыл, что у него сегодня дежурство, в Сандомеже легче легкого забыть о дежурствах, поскольку обычно не происходит ничего, что требует присутствия прокурора на месте происшествия. Слушая дежурного офицера, он вновь почувствовал себя так же, как утром в магазине: этого не может быть, кто-то потешался над ним.
— Буду через десять минут, — бросил он.
В машине глянул в карту — он знал, где это находится, но не хотелось рисковать. Близко, здесь все близко. Слушая по радио хиты прошлогоднего сезона, миновал автовокзал, свернул влево и запарковался за полицейской патрульной машиной. Темноту на задворках общежития пищевого техникума разгонял свет факелов. Как только он выключил радио, в машину ворвались звуки патриотической песни.
…Реки слез и крови реки,
Жутко свободу утратить навеки.
Молимся мы у Твоих алтарей…[103]
Шацкий скис, упав головой на руль. Только не это! Только не очередной патриотический бред! Да еще в сопровождении этой католической, полной нетерпимости и графоманства песни. Мы — лучше, вы — хуже, нас наградить, вас наказать; если уж на то пошло, он не видел большой разницы между «Боже, Ты, который…» и гимном Хорста Весселя[104]. По крайней мере, у немцев не было столько скулежа и подвывания. Он застегнул пиджак, нацепил на лицо стальную маску прокурора и вышел в холодный, пропахший туманом и влагой вечер. Не прошел и десяти шагов, откуда ни возьмись — Маршал. С обеспокоенным лицом полицейский заступил ему дорогу.
— А что вы тут, пан прокурор, делаете?
— Гуляю, — рявкнул Шацкий. — Звонил дежурный, сказал, что поступил сигнал.
— Да ну его, этого Ноцуля, — махнул рукой Маршал. — Усердный уж больно, тут ведь, в сущности, ничего не происходит. Молодежь малость подвыпила, пошумела, а соседи перепугались, решили, что заваруха начнется.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
