— Куда же они подевались?
— Вероятно, по домам хоронятся, носа не высовывают. Может, и стражу по деревням посадили. Боятся, видать, мелонги, что местные про хлопоты их разболтают.
— Ну да, а вон там кто-то в поле копошится. И путники все же есть, ползут по тракту.
Шагалан обозрел из-под ладони залитый весенним солнцем дол.
— Да, кому-то все-таки позволяют. Только это, брат, ни о чем не говорит: например, преданных холопов на поля выгнали, чтобы лазутчиков сразу не отпугнуть. Нас то есть. Дальше пешком, лошадей тут привяжем. — Он пристально посмотрел на бледного спутника: — Держись рядом, не дергайся и не зевай.
— Что ж… — голос Эркола дрогнул, — прямо в самое пекло пойдем?
— Нет пока. Должна вроде здесь водиться славная горушка, оттуда оглядимся. И дорогу запоминай, приятель, случится — назад побежишь.
Уточнять музыкант не отважился. Молча, быстрым шагом одолели еще порядка мили. Если б не утомление, не вечно лезущие под ноги коряги и целящие в лицо ветки, Эркол заметил бы, как они заложили широкую дугу, огибая вдающийся в сушу морской язык. Юноши непрерывно карабкались, соскальзывая, на какие-то сопки, чтобы тотчас сползать по ним вниз, устремляясь к следующим. На одной из таких едва поросших чахлыми кустиками вершин Шагалан вдруг остановился.
— Пришли. — Он снял с плеч увесистую поклажу, кинул на землю плащ, уселся сверху. — Отсюда и наблюдать.
Запыхавшийся Эркол недоуменно покрутил головой. На востоке темнела полоса большой воды, изредка ветер доносил соленые запахи. Крохотная бухточка чуть врезалась в океан серого песка, подернутого застывшей зыбью, чешуей гальки и островками иссохшей травы. До нее было, наверное, с полмили, юноши обосновались на крайней из целой гряды сопок, опоясывавших бухту. Местность расстилалась вокруг открытая и совершенно безлюдная. Мирно, тепло, солнечно, в воздухе кувыркаются радостные птахи, перебирает барашками море. Никакой войны, никакой тревоги, здесь, чудилось, вообще не ведали, что это такое.
Эркол подстелил себе плащ, опустился рядом с разведчиком. Минуту старательно пялился в одном с ним направлении, но примет разумной жизни так и не обнаружил. Знакомый и по-прежнему загадочный спутник оказался куда интереснее. Шагалан сидел неподвижно, ровно и расслабленно, обратившись к бухте. Лицо не мертвенное, но определенно бесстрастное. Глаза были распахнуты, хотя почти не шевелились, безучастно вперясь вдаль. Воин словно спал наяву.
— Нечего меня разглядывать, — сейчас же опроверг он эти мысли, не поворачивая головы. — По сторонам-ка, брат, смотри, не подполз бы кто ненароком.
Эркол смешался от неожиданности.
— Я… вроде… Кому же тут ползать? Ни души окрест, пустыня. Не ошиблись ли с подозрениями?
— Скоро выясним, — насупился Шагалан. — Ныне на виду вправду никого, как стемнеет, обойду остальные сопки. Кучу народу походя не спрячешь.
— А если и там пусто?
— Тем лучше, — неохотно выдавил разведчик. — Завтра спокойно встретим ребят и маршем на Ринглеви… Однако мнится мне, брат, не получится спокойной встречи. Не тот Гонсет человек, чтобы проворонить шанс для кровавой бани. Или я в нем сильно разочаруюсь.
— Так вот ведь, никого! — воскликнул Эркол, поведя рукой.
— Ну и что? Руками-то не маши, — холодно заметил Шагалан. — Хоть и голо кругом, а на твои колыхания глаза могут сыскаться… Мелонги рядом, мы ото знаем. А если они выберутся на позиции в самый последний момент? Рискованно, не спорю, легко опоздать, зато и противнику отреагировать некогда. Потому сидим здесь до конца.
Музыкант, поежившись, огляделся по сторонам.
— А если… придут… чего ж? Драться?
— Разумеется. — Шагалан не только не повернул головы, но даже губами шевелил как-то лениво.
— Ты… так безмятежно говоришь, брат?.. А целый полк? Человек сто латников?
— Какая разница? Где десять, там и сто — все едино.
— И… неужто справишься?
— Это уже неважно. Я буду просто драться.
— Как так? — Эркол опешил. — Неважно, победишь ты или погибнешь?
— Неважно, — выдохнул Шагалан. — Смысл имеет лишь путь, всякая цель — мираж, не заслуживающий внимания. Для понявшего это победа и поражение одинаково мимолетны, жизнь уравнивается со смертью, а каждый миг боя обретает собственную ценность.
Ватажник с минуту помолчал, ожидая разъяснений, потом спросил недоуменно.
— Разве бой начинают не для того, чтобы взять верх? Я всегда думал так.
— Бой начинают, когда не могут поступить по-иному. Ведь ты, брат, дышишь сейчас не для того, чтоб дожить до вечера? Тебе в это мгновение нужен воздух, и ты его вбираешь. Так же и здесь: нужно драться — дерешься, нужно умирать — умираешь. Ничего сложного.
Эркол, наклонившись, заглянул в лицо разведчика, словно пытаясь отыскать на нем следы нескладной шутки. Не нашел и смешался еще сильнее.
— Странно все… что ты говоришь, брат. Чудно. Даже пугает немного.
— Куда уж дальше пугаться? — Губы Шагалана чуть дрогнули в усмешке. — И так, смотрю, волнуешься, дергаешься, точно на иголках. Боязно?
— Заметно? — смутился музыкант. — В серьезной битве, понимаешь, пока не доводилось… Тем более с настоящими мелонгами, они-то небось и барокаров за пояс заткнут. Тут любому не по себе… кроме тебя, брат, конечно.
— У меня тоже сражений на счету нет, первому покойнику едва полгода исполнилось. Разве в опыте дело?
— В чем же тогда? — Эркол обиженно надулся. — Не каждому ведь дано невозмутимо на смерть ходить, большинству прежде всего уцелеть хочется. И я, представь, из их числа…
— А между тем должен был стать одним из нас. — Впервые за время беседы Шагалан скосил глаза на товарища. — Помнишь, в Сошках ты рассказывал о своем детстве? Как сироту подобрал старый воин и повел на воспитание в «армию Иигуира». Если бы не случайность и он тебя довел… ты бы, брат, оказался по ту сторону пролива вместе со мной и моими друзьями. И тогда бы не изумлялся всяким очевидным истинам.
— Армия… Иигуира?.. — задохнулся Эркол. — Так это правда? И это вы? А тот солдат…
— Его имя Мауром. Вспомнил теперь? Я слышал о нем от самого мессира Иигуира.
— Ух ты! И мессир… с вами?..
— Скончался в прошлом году. Ныне мы возвращаемся на родину осуществить им задуманное.
— Невообразимо. И обидно! — Музыкант взъерошил волосы. — Чуть-чуть везения, и я стал бы таким же сказочным бойцом, да? Трудно поверить…
— Ничего невероятного, — с ленцой кивнул Шагалан. — Каких-нибудь десять лет ежедневной изнурительной работы над собой, опытное руководство… Только зачем плакать о потерянном, брат, если неизвестно, чья судьба окажется удачливей дальше? В конце концов, от тебя же не требуют идти на горы мечей.
